Читаем Остались только слезы полностью

Остались только слезы

Она вышла из комнаты, не закрыв за собой дверь.

* * *

Я провел отвратительное утро. За обедом мы оказались с Люсией наедине. Феликс в ответ на наш вопрос сообщил, что мадмуазель Мов только что уехала, сев за руль своего автомобиля. Я решил, что мне представилась прекрасная возможность рассказать Люсии об утреннем разговоре с ее племянницей.

Разумеется, некоторые детали нашей беседы я опустил. Люсия задумчиво выслушала меня.

— Значит, люди судачат? — тихо произнесла она, когда я замолчал.

— Как видите…

— Но это же хорошо! Блонваль просто чудо! Говорила же я тебе, что это лучший пресс-агент в Париже.

Ее реакция меня огорошила. Я-то думал, она расплачется, откажется от роли, может, даже будет бить себя кулаком в грудь.

— Послушайте, Люсия, вы, очевидно, не понимаете, что ваша племянница жестоко страдает от такого положения вещей…

Она обхватила меня за шею и стала покусывать за ухо.

— Надо что-то предпринять, — сказал я, решительно оттолкнув ее от себя.

Взгляд у Люсии сделался неподвижным, почти злым.

— Мов всего лишь наглая девчонка. Я запрещаю ей судить обо мне! Моя личная жизнь ее не касается, так же, как и моя работа…

— Она сказала, что уйдет из дома, если…

— Ну, что ж, пусть уходит! Во всяком случае я не позволю, чтоб семнадцатилетняя девчонка указывала мне, как себя вести.

Спорить не имело смысла. Люсия поцеловала меня в губы. Это был искусный поцелуй, предназначенный для первого плана. От прикосновения ее губ меня замутило. Напрасно я изо всех сил старался думать о ее великолепной характерной роли в «Даме одного дня», этот поцелуй был невыносим.

Я сделал движение, высвобождаясь из ее объятий, и сказал:

— Ох, кстати, сегодня нам должны представить окончательный вариант текста!

Люсия хотела было рассердиться, но, услышав про работу, успокоилась.

— Тебе придется немедленно взяться за дело, Морис. Я даю тебе неделю, чтобы выучить роль… Мы не станем работать как остальные, репетируя по кусочку изо дня в день в съемочном павильоне…

Когда я скажу «Мотор!», к тому моменту все будут знать свой текст целиком. И потом каждый вечер перед тем, как покинуть студию, я определю места для завтрашних съемок.

Говоря о работе, Люсия порозовела от возбуждения. Эта женщина жила только для себя… Разумеется, ее искусство являлось неотделимой частью ее личности.

Мы еще долго говорили о будущем фильме. Но о чем бы я теперь ни думал, перед моим мысленным взором вставало измученное лицо Мов. Я видел ее с сигаретой, она неумело затягивалась, и от дыма у нее на глазах выступали слезы.

<p>Глава VII</p>

В этот же вечер мы должны были присутствовать на генеральной репетиции спектакля в «Мишодьер». Но, поскольку Мов еще не вернулась, я попросил у Люсии разрешения остаться дома под тем предлогом, что мне якобы не терпится прочесть сценарий, который нам только что принесли. Она улыбнулась в восторге от моих благих намерений.

— Как хочешь, мой мужичок!

Я буквально взвивался, когда Люсия меня так называла. Она это видела, но моя злость ее забавляла, и потому она не упускала случая, чтобы по любому поводу обратиться ко мне именно таким образом. Иногда даже, будто забывшись, в присутствии третьего лица, что усугубляло мои мучения. Для меня было непостижимо ее бысстыдство. Словно она непременно желала, чтобы характер наших отношений ни для кого не оставался тайной. Она была горда, что имеет восемнадцатилетнего любовника, будто этот успех был важней, чем все ее достижения актрисы!

Когда Люсия ушла, я в самом деле почитал сценарий. Однако чтение не могло поглотить мое внимание целиком. Я прислушивался, подстерегая возвращение Мов. Когда у дома тормозила машина, я кидался к большому окну в гостиной в надежде увидеть красный спортивный автомобиль. Я был обеспокоен. Утренняя стычка с Мов очень меня расстроила.

До сих пор мы с Мов сохраняли некий статус-кво. Не проявляя по отношению друг к другу чрезмерной симпатии, мы сосуществовали вполне мирно; свое презрение ко мне она никогда не выражала иначе как ироническим взглядом или двусмысленным замечанием.

Около десяти, когда я дочитывал описание последнего эпизода, зазвонил телефон. Интуиция подсказала мне, что это Мов, и потому я не удивился, когда исполненный важности Феликс пришел сообщить, что со мной желает говорить мадмуазель.

У нее был странный голос, низкий, гортанный. Она спотыкалась на каждом слове и, казалось, собиралась с силами, чтобы их произнести.

— Это вы, Дон Жуан?

— Мов, вы пьяны!

— Как сапожник, добрый мой друг…

— Какой стыд!

— Только без проповедей, ваше преподобие, приберегите их лучше для личного пользования…

Я не сообразил, что сказать в ответ. В трубке послышалось пьяное хихиканье.

— Скажите-ка, Морис, вы поговорили со старухой?

Я возмутился.

— Прошу вас проявлять уважение к вашей тете, Мов!

Она расхохоталась:

— Вы ее удостаиваете своим вниманием, а я, я должна ей оказывать почтение, вот умора! Послушайте, Дон Жуан, у вас прямо культ стариков…