Остальные здесь просто живут

– А что, если пойти не вчетвером, а… впятером?

– Но он пойдет с тобой.

– Ну… да.

– Хенна…

– Только не ори. – Она морщится. – У меня сразу живот начинает болеть.

– Я даже голос не повысил.

– Но явно хотел.

Тут уж я действительно начинаю злиться.

– Да я хоть раз в жизни на тебя орал?

– Ни разу. Знаю. – Минуту она молчит и только тяжело дышит. – Живот болит.

– Ты боялась нас спрашивать.

– Да.

– Ты боишься, что он тебе откажет.

– Да.

– Ты боишься, что мама с папой не разрешат тебе идти на выпускной с незнакомым парнем, поэтому ты решила преподнести все так, будто мы идем впятером. Но на самом деле ты хочешь идти только с ним.

Она набирается храбрости и выпаливает:

– В Центральной Африканской Республике идет война!

– …Чего?!

– Да, и родители все равно туда поедут, Майки. Хотят помогать беженцам. Там самая настоящая война. Они говорят, что мы не будем лезть в горячие точки, только мне от этого не легче…

Я поворачиваюсь и заглядываю ей прямо в глаза.

– Да они спятили!

– Ага. Но живот у меня болит из-за дурацкого выпускного. – Она смеется, только как-то натужно. – Я не хотела вас подводить, и я понятия не имею, откуда что взялось… Ну, с Нейтаном…

– Ты его даже не знаешь.

– Вот именно! Я с ним общалась раза три от силы! Но помнишь, я говорила об этом Мэл: когда я его вижу, в животе сразу такое чувство… очень сильное, я прямо двух слов связать не могу – а ведь я неглупый человек, Майк! – Она трясет головой. – Мне хватает ума понять, что дело скорей всего не в Нейтане. Просто я боюсь уезжать, да? Учеба вот-вот закончится, и я поеду на войну. С родителями. Живот все время болит, а Нейтан – просто повод отвлечься от этой боли.

– …Причем хороший повод.

Она кивает.

– Прости, что говорю об этом… Тебе-то как раз и не стоило говорить.

– Мне-то?.. – эхом отзываюсь я.

Хенна вновь косится на меня. И еще раз. Она явно хочет что-то сказать, но не знает как. Или не хочет причинять мне боль.

Мне-то.

Я разглядываю ее профиль, а она молча ведет машину – поворачивает раз, другой и наконец выезжает на нашу улицу.

Хенна очень красивая – не смазливая, а именно красивая. Иногда она носит кудряшки, иногда выпрямляет их. Иногда красится, иногда нет. Это не важно (хотя она регулярно жалуется, что в нашей глуши нормальной косметики для темной кожи не достать).

Это совершенно не важно. Она все равно красивая. Шрамик на щеке нисколько ее не портит, даже наоборот. А веснушки – почти единственное, что она унаследовала от отца, – украшают ее еще больше. Слегка неправильный прикус. Жуткие серьги. Эти крошечные недостатки не имеют никакого значения. А если и имеют, то только одно: благодаря им все остальное в ней кажется еще краше.

И она знает, что я это знаю.

А как же? Она неглупая, сама сказала, и дружит с моей сестрой. Они лучшие подруги. Как тут не знать-то?

И Хенну тянет к Нейтану, а не ко мне. Ее тревожная душа – которую я прекрасно понимаю, потому что сам такой же, ура! – долго искала себе спокойную гавань. И нашла Нейтана. Не меня. Мало того, даже мои мысли по этому поводу для Хенны не секрет.

Мне должно быть больно. Да, боль есть. Еще мне должно быть стыдно, ведь она знает о моих чувствах… Да, мне стыдно. Но вот я смотрю на нее, и мне просто хочется, чтобы все снова стало хорошо.

Так что понятия не имею, с какого перепугу у меня вырываются эти слова:

– Я люблю тебя, Хенна.

Она едва заметно улыбается – и собственная улыбка удивляет ее так же сильно, как меня удивили мои слова.

– Майки… Мне кажется, это не так.

Тут она начинает кричать: из леса прямо нам под колеса выскакивает олень. Некогда даже ударить по тормозам, мы на скорости врезаемся ему в ноги, а все местные знают, что это самый страшный способ сбить оленя: шесть сотен фунтов неотвратимой, насмерть перепуганной оленины летят по капоту прямо на нас…

«Вот как люди умирают», — успеваю подумать я.

Мы с Хенной оба ныряем в середину салона, и наши головы стукаются со смешным кокосовым треском, летят осколки и железо гнется над нами (ох, как это громко, как же громко). Что-то бьет меня по щеке, и я слышу, как Хенна тихо охает. Она отлетает в сторону, и только тут я понимаю, что машина до сих пор едет: хватаюсь за руль, но он отламывается и остается у меня в руках. А потом нас заносит, мы резко останавливаемся, и подушка безопасности выстреливает в меня с такой яростью, что я прямо-таки чувствую, как ломается мой нос.

А потом – тишина.

– Хенна… Хенна?!

Наконец слышу ее низкий, грудной, полный боли голос:

– Моя рука…

Больше она ничего не говорит.

Я принимаю более-менее вертикальное положение. Дождь бьет в лицо. Крышу почти полностью содрало, нас обоих припечатало к приборной доске. Я поворачиваю голову (ой, ой, ой) и вижу, что олень каким-то образом перелетел через нас – и это, черт подери, настоящее чудо. Искалеченная оленья туша заняла все заднее сиденье. Двигатель вырубился (как я теперь вижу, мы съехали в канаву), но вокруг нас что-то двигается…