Останется память (СИ)

   - А вы попробуйте, - предложил я Каховскому.

   Он взял пирог и откусил. Прожевал и с удовольствием причмокнул:

   -Удались!

   С этим я был полностью согласен. Из маленького чайничка налил заварки и разбавил кипятком из самовара.

   - Сушку! Сушку возьми! Маковая!

   Что ж, можно и сушку. Можно и печатный пряник. Всё можно. Всё аппетитное, вкусное, только что приготовленное - ешь, не хочу. А я уже и не хотел. Насытился. Отвалился от стола и преисполнился благостного настроения, когда ничто не тревожит и всё кажется приятным и симпатичным. С таким настроением только переворотом и заниматься. Чтобы идти против власти, надо быть голодным, замерзшим и озлобленным на всё подряд. Вот тогда будет результат. Тогда враги побегут, едва тебя завидев.

   Каховский уже торопил. Видимо, ему не терпелось встретиться с единомышленниками, чтобы в который уже раз обсуждать планы восстания. Планы, которым не суждено сбыться...

   Я оделся, и мы вышли на улицу.

   От гостиницы до конторы Рылеева, где тот проводил большую часть времени, было не больше десяти минут пешим ходом. Мы вошли, Каховский представил меня хозяину и тут же увлек Рылеев каким-то разговором, позволяя самому осваиваться в непривычной обстановке.

   В маленьких комнатках собралось столько людей, что сидели чуть ли не друг у друга на головах. С некоторыми я знакомился, но их имена в памяти совершенно не откладывались. Они переходили из комнаты в комнату, иногда уходили совсем, на их место приходили другие. И всё время о чем-то говорили, говорили, говорили...

   Только появившийся Рылеев избавил меня от сонмища юнцов, с апломбом вещавших всякую чушь.

   - Не скучаете?!

   - Как можно?!

   - Ну, от наших можно такого наслышаться, что невмоготу станет.

   - Да нет-с, мы привычные.

   - Часто приходилось такое слушать?

   - Часто, - признался я. - Всякого рода. В том числе о переустройстве и мира, и самой жизни. Интересные темы поднимали...

   - И где же? С кем?

   - С офицерами, в полку. Иных уж нет, а те - далече...

   Кондратий Федорович помолчал, раздумывая. И вдруг спросил напористо:

   - Вы с нами?! Каховский вас рекомендовал.

   - Да! - ответил я с энтузиазмом.

   - Я чувствую в вас опыт борьбы... Завтра всё решится. Либо победим, либо умрем! Но, заметьте, - умрем свободными.

   Умел Кондратий Федорович увлекательно говорить, умел. Глаза загорались, слова наполнялись каким-то особым смыслом, хотелось во всем с ними соглашаться и верить беспрекословно. При этом говорить он мог и совершенно тривиальные вещи, но с каким же чувством! Суть была уже не важна. Ее понимал всякий. Свобода... Свобода! Свобода!! Как угодно, лишь бы избавиться от той духоты, которую ощущал каждый из собравшихся в доме на Мойке.

   Их речи казались мне излишне пафосными, желания - чрезмерными, а методы достижения и вовсе безумными. Я действительно смог наблюдать за процессом подготовки восстания со стороны, как мне и обещал Варламов. Но всё равно, их решения не укладывались в логическую схему. Они казались спонтанными. Рылеев лишь изредка управлял дискуссией, умело уводя ее то в одну, то в другую сторону. Но чего он добивался? Что хотел от соратников? Я не понимал.

   Неслышным шагом проскользнул слуга Рылеева и мягко сказал, встав чуть сбоку:

   - К вам Глинка, Фёдор Николаевич. По личному делу.

   Рылеев неожиданно сбился, забегал глазами и невнятно сказал:

   - Да, проводите. Конечно. Я ждал. Послушаем, что скажет... Извините, Константин Владимирович, должен вас покинуть. Но я, разумеется, вернусь. И мы непременно договорим.

   Он поворотился от меня и четким шагом пошел к появившемуся в дверях офицеру средних лет. Кивнул ему, и они вышли в одну из дверей, ведущих внутрь дома.

   Я неторопливо, вдоль стенки, минуя офицеров и любезно кивая им на ходу, последовал за Рылеевым и Глинкой. Уж слишком странными показались мне этот неожиданный приход и последовавшее за ним уединение. Проплутав некоторое время по коридорам Российско-Американской компании, я услышал знакомый голос из-за неплотно прикрытой створки. Вот только тон был совершенно иным, чем в разговоре со мной.

   - ...Это приказ? - нервно спросил Рылеев.

   - Ни в коей мере, Кондратий Федорович! Указание. О том, как следует вести себя в сложившейся ситуации. Ведь вы же не будете утверждать, что она нисколько не изменилась после доноса Ростовцева?

   Рылеев помолчал, а потом растерянно ответил:

   - Но ведь это полное крушение планов. Я же не могу вот так вдруг всем объявить об этом. Не поймут. Да и как я потом буду смотреть в глаза товарищам моим?

   - Как вы понимаете, лицо, которое я представляю, менее всего заботят проблемы подобного рода. Указания вами получены. Следовательно, надлежит их исполнять со всем усердием...

   Я тихо отошел от двери и вернулся в общую залу, где молодые офицеры в бурной экзальтации высказывали прожекты один безумнее другого, совершенно не подозревая о реальности. На самом деле, в этой реальности за них всё уже давно решили, и им оставалось только следовать "указаниям" тайного организатора. Хотели они этого или нет - их не спросили. Но меня интересовала суть указаний. Да, и еще имя того, кто их отдал.