Останется с тобою навсегда

"Константин Николаевич"! Каким ветром подуло?

Сижу словно на иголках, смотрю - он открывает сейф, достает из его чрева мое личное дело. Оно было в отделе кадров, а теперь почему-то здесь.

Мотяшкин садится рядом.

- Чтобы все было ясно: во-первых, на вас наложен двадцатисуточный домашний арест, о чем помечено в личном деле; во-вторых, кто вам разрешил через голову своих непосредственных начальников обращаться в Ставку?

- В Ставку?..

Не меньше меня удивлен и полковник.

- На вас прибыл персональный вызов. - Иван Артамонович вопросительно приподнял брови.

Я понял - Иван Ефимович! Это он, генерал Петров.

- Приказано откомандировать в распоряжение штаба Третьего Украинского фронта.

Любопытство не давало ему покоя, оно ощущалось в каждом его слове.

...Я богаче всех на свете! При мне проездные документы, куча денег, пакет с личным делом.

Ну, Галина, закатим на прощанье пир! На базаре накупил всякой всячины, иду на окраину, напеваю: "Нас побить, побить хотели. Нас побить пыталися..."

Вот она, калитка, нажмем плечом - сама поддается. Почему-то заперта наружная дверь дома. Топчусь в нерешительности. Прямо на меня идет дедок с охапкой дров. Увидел меня, обалдел.

- Тащишь?

Дед, опасливо скосив глаза, шаг за шагом отступая, споткнулся, чуть не упал. Я поддержал его.

- Ну?

- Уси тащат, а мне и бог велит...

- Где Галина Сергеевна?

- Ге-ге, под ружьем увели.

- Как это "увели"?

- Шнель, шнель, як казали нимцы.

- Врешь, старый хрыч. Было б время, я бы показал тебе "шнель, шнель"!..

В горвоенкомате начальник первой части спросил:

- Кравцова - ваша жена?

- Нет.

- Может, сестра?

Я молчал. Он приказал дежурному офицеру выяснить все, что меня интересовало. Не успели обменяться с ним несколькими фразами, как вошел дежурный и доложил:

- Галина Сергеевна Кравцова добровольно мобилизовалась на фронтовые медицинские курсы.

...Стою на берегу Кубани. Глинистая вода валом валит в низовье. Напор - плотине не устоять. Слежу за потоком, его силой, неудержимостью. Шумит река, нещадно грызет свои берега. Вот-вот унесет она чернеющую здесь скамейку без спинки, стоящую под дубом, сердцевина которого спалена молнией...

* * *

Пассажирский миновал Тихорецкую. Впереди станция Сосыка. От нее сорок верст до моей станицы. За окнами лежит плодородная кубанская равнина - поле древних и недавних битв. Седые курганы перемежаются свежими солдатскими могилами. На телеграфных столбах следы автоматных очередей - чужих и наших.

К вечеру проехали Батайск, поезд замедлил ход и шел по насыпи. Стемнело. Приближались к Дону.

В годы детства я, бывало, стоял у вагонного окна, затаив дыхание смотрел, как впереди на высоком берегу Дона вырастает большой город с сотнями тысяч огней. Сейчас там ночь, разве мелькнет где синенький огонек путевой стрелки.

Через Дон ползем по временному настилу. Внизу река, слышно, как бьется вода о бетонные быки.

Как ни темна ночь, все же удается разглядеть черные проемы окон, полуразрушенные стены, устрашающе нависшие над Доном.

До Лозовой состав шел довольно сносно. Были, конечно, стоянки, но терпимые. Однако начиная с Ясиноватой все пошло вкривь и вкось, стоянки удлинились, народишка всякого ранга и всякого звания набилось - не продохнуть.

Фронт находился в движении - шло весеннее наступление. Фронтовой отдел кадров я нагнал в хуторе за высоким берегом Южного Буга.

- Вот и отлично! - сказал полковник, начальник отдела кадров, выслушав мой короткий рапорт и приняв от меня специальный, с сургучными печатями, пакет. - Приказ о назначении издавать пока не будем. Последнее слово за командующим Степной армией. Штаб ее между Бугом и Днестром, догоняйте.

...Фронтовые дороги весны 1944 года - бездорожье. Редко на попутном транспорте, а в основном пешочком на запад, на запад.

На пашнях торчат "тигры", "фердинанды"; пушки - от полковых до гаубиц резервных полков, задрав стволы к неуютному небу; шестиствольные минометы, "ванюши", как гигантские сигары, стянутые обручами на концах. И не счесть машин со всей Европы: "опели", "бенцы", "штееры", еще черт знает каких марок.

Здорово драпанули!

Дождевые тучи бегут над степью. В крутоярах гуляют сквозняки.

За Воскресенском стал нащупывать тылы Степной армий.

Вот следы совсем свежих схваток. Ни одно дело на земле не оставляет столько грязи и хлама, как война. Пушки, расколошмаченные прямой наводкой, раздавленные танками, снаряды, ранцы с ободранными надспинниками, продавленные чемоданы с грязным солдатским бельем. Подсумки, патроны и каски, каски... Битое стекло и бумага. Черт возьми, сколько бумаги! Словно ошметки снега запятнали мертвое поле. Канцелярия войны! Будто все эти листы и листочки, прибитые к жирной украинской земле недавним дождем, были путевками на тот свет...

* * *

Штаб Степной армии нагнал в Цебрикове - старинной немецкой колонии с домами, построенными, наверное, еще во времена Екатерины II, когда много чужеземцев селилось на русской земле.

Отдел кадров. Его начальник полковник Поляк принимает меня, надо сказать, без восторга, пожимает плечами: