Останется с тобою навсегда

- Ты, мать твою... - Его словно вылинявшее на глазах лицо передернуло судорогой.

- Освободите дорогу, и немедленно, - потребовал я.

Не знаю, что подействовало - то ли моя сдержанность, то ли решительный вид автоматчиков, готовых исполнить приказ, но полковник перекрестил над головой руки, и машины, разворачиваясь, стали удаляться от переправы.

Ну и ну! Сколько же будет таких наскоков, и хватит ли у меня выдержки?

Нещадно сек нас дождь, вымокли, грелись неразбавленным спиртом. Я ни на минуту не отлучался от шлагбаума. Из ночи вдруг выныривали какие-то подразделения, о которых в графике не было ни единого слова, и прорывались на переправу. На середине реки неожиданно застряла машина-фургон. Техник-лейтенант божился и клялся, что через десять минут он тронется с места и - аллюр три креста - будет за Дунаем. Филипп Казимирович залез под кузов. Выскочил с такой поспешностью, будто вытолкнули его.

- Шляпа-мордоляпа, техник-мошенник!.. Да твой драндулет и руками не вытолкнешь на берег, хоть ротой толкай. Это точно, Константин Николаевич!..

Вот-вот подойдет гаубичный полк с нервным полковником. Не дай бог задержать его хоть на полчаса!..

- Толкай, сопляк, башку твою в бочку! - панически кричал техник-лейтенант на водителя.

- Дежурный, вызвать комендантский взвод и сбросить эту гробницу в Дунай!.. Лейтенант, а тебе десять минут на эвакуацию того, что сможешь эвакуировать, - приказал я.

- Это же для меня смертоубийство, - захныкал он.

Машину подняли на руках, и она с громким всплеском исчезла в реке.

Техник-лейтенант, чуть не плача, умолял:

- Дайте мне официальный документ. Я материально ответственное лицо. Долго надоедал мне, пока не взял его на себя Филипп Казимирович.

Прошли считанные минуты, и гаубичный полк РГК вступил на переправу.

Перед рассветом, когда наступила небольшая пауза, ко мне на "опель-адмирале" подъехал генерал, угощавший шаньгами:

- Припомню тебе, подполковник!

- С богом, товарищ генерал...

- Мой бог при мне! - фыркнул носом. - Молись, чтобы мои части пришли в срок куда назначено!

- За это с вас спросят, товарищ генерал... Прошу поскорее быть на том берегу. Вот-вот начнется марш иптаповцев, а время в обрез...

- Запомни Андрея Борисовича Казакова, служаку с той германской войны!..

* * *

Трое суток без сна. Меня поражал Филипп Казимирович. Комендант переправ на Днепре, на Днестре, на Дунае, еще раз на Дунае. Как он мог выдержать лобовые атаки разгоряченных командиров частей и соединений?

- Планида моя богом и людьми проклятая, - улыбался Филипп Казимирович, поднимая уголки губ. Улыбка молодила его, смягчала лицо в глубоких морщинах. - Черт даст, выживу... Нет, к бомбежкам привык, вертким стал, а вот к вашей братии никак - каждый по-своему наганом в морду тычет. Так вот, коль выживу, сам себе памятник у реки поставлю, вот те крест!..

Я валился с ног, дня у меня тоже не было: мотался на машине за рекой, следя за маскировкой армейского корпуса, ночами наползавшего по раскисшим грунтовым дорогам снова к... Дунаю, да, да, к этой могучей реке, извивающейся на нашем пути, за которым просторы Южной Венгрии были еще в руках противника.

39

Воеводину секли косые дожди. Солнцу лишь изредка удавалось пробивать толщу туч, и тогда неснятые кукурузные поля проглядывались насквозь, а жирные черные дороги неправдоподобно блестели. Степь напоминала родную кубанскую, я даже высовывался из машины, желая увидеть раскидистую станицу с церковью посередине. Станиц не было, а вдоль прямых асфальтовых дорог стояли целехонькие, чистенькие, но безлюдные городки. В них еще недавно жили-поживали и добро наживали немцы-колонисты. Драпали они без оглядки, кое-где бросив в добротных и чистых свинарнях десятипудовых кабанов, от собственной тяжести не стоявших на ногах, визжавших от страха и одиночества.

Бои начались сразу же на двух плацдармах, Батинском и Апатинском, с отчаянной дерзостью захваченных нашей пехотой, форсировавшей Дунай который раз! - на подручных средствах. Туда, в пламя и дым, колесо к колесу шли грузовики, повозки, тягачи с пушками и понтонами, самоходки и санитарные машины. Из-за туч выныривали немецкие пикировщики, вокруг вздымалась черная земля...

Плацдармы, плацдармы. Слово это было на устах у всех - от командующего армией до связиста, с мужицким упорством восстанавливающего непрестанно обрывающуюся связь между двумя берегами. По реке плыли трупы.

Валович, не дав и дня передышки, откомандировал меня и на батинскую переправу. Часы полного изнеможения перебивались короткими минутами сна где-нибудь в полуразбитом крестьянском доме, опоясанном красным перцем, паприком, как звали его в этих краях. Я поднимался пошатываясь, обливал себя обжигающе холодной водой - и снова к реке.

На батинской переправе судьба опять свела меня с Филиппом Казимировичем, неистово наседавшим на командира понтонно-мостовой бригады: скорее, скорее!