Останкино 2067

Я улыбнулся старухе коронной улыбкой вампира, и она в испуге потянулась к кармашку на боку.

В наше время никому нельзя верить, а особенно улыбчивым незнакомым мужчинам, если они появляются у вас во дворе среди ночи.

Теперь я почти не сомневался, что охранник держит палец на кнопке вызова наряда. Я не стал ждать, пока бабуля поднимет тревогу, и не спеша ретировался через двор, чувствуя затылком ее подозрительный взгляд. Я немного раскачивался при ходьбе и подволакивал левую ногу. Завтра она будет взахлеб описывать соседкам и милиции мою внешность, но утром история перелистает страницу.

Утром мне будет на все наплевать.

Я даже не успел купить в автомате жвачку, как подлетели два «князя Святослава», каждый о шести колесах и с кевларовой оплеткой на окнах. Боковая дверца поднялась, и меня обдало холодом от ослепительной улыбки донны Рафаэлы.

– Извращенец, – коротко прокомментировала она, разглядывая мои накладные брови и поигрывая кожаным стеком. – Коко, я тебя умоляла не подсовывать мне больше этого извращенца.

– Прошу вас, донна, – из темноты салона защебетала Коко, – парень вычислил ту рыжую гниду, из-за которой погибли Катя и Лиз.

– Катя и Лиз… – задумчиво повторила Рафаэла. – Они не были моей собственностью, а вот собачек я оплакиваю до сих пор… – белокурая «эсэсовка» пожевала губами. – Кто мне возместит стоимость собачек, уж не этот ли ряженый с приклеенным хоботом? Хочешь отработать хоботом свои грешки, а, красавчик?

Непохоже, чтобы она оплакивала кибердогов, однако сама постановка вопроса привела меня в ярость. Но я прекрасно сознавал, что оба джипа набиты вооруженными «амазонками», поэтому удержался от ответа.

– Она живет в этом дворе? – спросила Коко, с брезгливостью рассматривая кроны столетних тополей и мрачные сталинские постройки.

– Коко, ты объяснила ему, что подставу я не прощу?

Я повернулся и зашагал во двор.

Консьерж вихрем выскочил наружу, едва я начал копаться в ширинке перед крыльцом. Я изображал острое нетерпение, подпрыгивал в круге света и никак не отреагировал на его окрик. Пока он резко не схватил меня за плечо.

Мальчишка, лет двадцать, не больше, наверняка студент. Я убрал в карман шокер и оттащил его на газон, под дерево. Коко, донна и четыре ее девушки уже были на крыльце.

– У нас максимум пять минут.

– Который этаж? В лифт не заходите!

– Белла, встань за дверью! Нора, что на опознавателе?

– Чисто, хозяйка. В этой дыре нет даже стационарного слежения.

– Я и так вижу, что здесь живут одни вонючки. Вонь, как в заднице у хорька!

– Ну, красавчик, это ее дверь?

– Да, – сказал я.

Это была моя дверь. Я ее узнал, это была моя дверь и моя квартира. Я в ней жил последние восемь лет и никогда в жизни не переезжал ни в какие фешенебельные высотки. И никогда не получал служебную площадь от корпорации.

Вот только я никак не мог вспомнить, с кем я тут жил.

– Что с тобой, котик? – заглянула в глаза Коко. – Тебе снова нехорошо?

– Щас я ему сделаю хорошо! – шепотом пообещала донна. – Устрою клизму из огнетушителя, мигом поправится!

– Котик, ты все правильно вспомнил? – почему-то забеспокоилась Коко и попыталась взять меня за подбородок.

– Все в порядке.

– Тогда звони, стучи, делай что-то. Если эта сука не откроет, вышибайте дверь! – Донна кивнула подчиненным.

– Не надо ничего вышибать. – Я оглядел распластавшихся по стенам «амазонок» и решительно приложил ладонь к опознавателю.

– Охренеть! – вырвалось у Коко.

Белла мигом нацелилась в открывшийся дверной проем. Я не видел, что у нее в руках, потому что целилась она очень интересно, держа оружие целиком в плотном пакете.

– Ты кто такой, красавчик? – спросила донна. – Ты из ментовки? Коко, шкурой мне ответишь.

– Он не мент. – Коко не отводила от меня глаз. – Может, мы все-таки зайдем?

Я вошел первым.

Наверное, подобные ощущения испытывает человек, отсидевший лет двадцать в тюрьме. В том месте, где я оставил Ксану, все предметы были узнаваемо чужими, а здесь все было неузнаваемо родным. Из широкой прихожей я безошибочно свернул налево, безошибочно нащупал в темноте дверную ручку, выполненную в форме львиной головы. Здесь до слез знакомо пахло сушеными травками и вишневым табаком. Здесь когда-то курили не «эрзац», а баловались настоящим запрещенным дурманом.

Только я не мог припомнить, кто курил.

Вдали на стене коридора мерцали отблески театра. Шла «Жажда», ее невозможно не узнать по вкрадчивой, истомно-жуткой музыке Ласкавого. Мне треки к «Жажде» почему-то всегда напоминают стаю крадущихся по джунглям… гигантских пауков. Бред вдвойне, потому что как раз сейчас я и был таким крадущимся насекомым.