Останкинские истории (сборник)

Никто из них не был похож ни на американцев, ни на японцев, ни на папуасов, ни на таитян, ни, наконец, на чукчей. И вообще морды и хари сидели в трактире те еще. Но, впрочем, чему было удивляться Шеврикуке? Он знал, кто такие Приватные привидения и каковы на вид. Однако в застолье, чтобы не потерять охоту к угощениям и не начать икать, к ним надо было привыкнуть. Сидели вокруг все больше уродцы, иные — хитрованы и жулики, иные — вовсе без соображения. И все — деспоты (вел ли себя деспотом Епифан-Герасим, или он пребывал у Бушмелева порой — даже и в кошмарах — услужителем и приживалой?). Петюля-то ладно… Хотя как сказать. Чей он, ласковый Петюля-то? Или кем он помыкал? Лохматые, шершавые, лысые посетители отдыхали в «Гуадалканале», в струпьях и гное, с пятачками и копытцами, с волчьими клыками, с бантиками на хвостах и мохнатых пестиках, с шестью мордами и совсем без морд, какие хочешь и какие не хочешь, в страшных снах не приснятся, но уже кому-то приснились… И он, Шеврикука, может, приснился вчера Иллариону и императору Павлу Петровичу? Или они приснились ему?

— Шеврикука! — толкнул его Епифан-Герасим. — Вот Петюля хочет попросить. Но стесняется.

— Пожалуйста! — сказал Шеврикука великодушно. — Просите, чего хотите. Заказать вам двойной «Шеврикукс»?

— Нет! Нет! — запищал Петюля из блюдца. — Мне…

Но понять смысла его звуков Шеврикука не имел возможности. Он обратился к собеседнику Бушмелева как к переводчику:

— Что он? О чем он?

— Он просит заказать ему ацетонового клея. Четверть чайной ложечки…

— Зачем?

— Любимое кушанье. Долго был лишен…

— Он же внутри склеится!

— Напротив. Его изнутри разопрет. Потом — это каприз.

— Каприз — это краеугольное, — согласился Шеврикука.

Сейчас же Петюля заговорил громко и басом, будто возле рта его оказался мегафон, а голос ему одолжил пензенский губернатор.

— Дело, Шеврикука, не в капризе. Хотя и в нем тоже требование организма. Не моего одного. И важно получить от бескорыстного угостителя.

— Это конечно! — сказал Шеврикука. И крикнул: — Человек!

— Не человек, — печально произнес трактирщик. — Шлямпенхвост. Что прикажете?

— Четверть чайной ложечки ацетонового клея. Если можно — в хрустальном наперстке, — сказал Шеврикука. — Мне же два коктейля — «Перл-Харбор» и «Хиросима-Нагасаки». А тебе что?

— Мне еще три солянки в одну посуду! — обрадовался Епифан-Герасим.

— А ты кто? — спросил Шеврикука. — Епифан? Или Герасим?

— Герасим! — прокричал громила. — И никто более.

— А отчего же… — Шеврикука чуть было не произнес «в бумагах», — ты еще и Епифан?

— Блажь одного идиота, — помрачнел Герасим.

Хорошо бы «идиотом» он держал в уме Бушмелева. Подумав так, Шеврикука шарахнул подряд два доставленных трактирщиком коктейля и был отчасти удивлен. Он намеревался прикоснуться губами к питейной мифологии тихоокеанского театра военных действий Второй мировой, а ощутил во рту, горле и пищеводе напоминание о Москве пятидесятых годов и коктейлях «Таран» и «Маяк», ценою в два рубля, чьими составными были коньяк и водка, а меж ними пролегал желток предпочтительно свежего яйца. Если помните, Шеврикука к пьющим не принадлежал, а два удара не вызвали в нем ярких ощущений, но лишь досаду, легкую, как козий пух. Тройная солянка Герасима взбодрила. А вот малыша Петюлю хрустальный наперсток преобразил. Его на самом деле расперло, зеленый хвост Петюли удлинился и стал закручиваться кольцами, уши потянулись вверх и превратились в хоботки, а потом и в хоботы. Блюдце было немедленно заменено самоварным подносом, на нем почитатель клея теперь и дергался. Будто в нем поселился Блуждающий Нерв, неприятный и шумливый был Петюля. «Ну ладно, пусть! — подумал Шеврикука. — Посидели, и хватит…» К болтовне Герасима и Петюли он так и не прислушивался. Однажды в ней возникло имя Гликерии («А ты думал, конечно, Гликерия…»), но тут же и растаяло. «Надо расплатиться и подготовить себя к завтрашнему…» А чем расплачиваться-то?

— Шлямпенхвост! — подозвал трактирщика Шеврикука. — А этот Продольный… который с чубом… и с пулеметными лентами… Он походил на самозванца?

— На Самозванца? — обрадовался Шлямпенхвост. — Конечно походил! Он так и заявил: «Вот возьму и произведу себя в ваши воеводы. А там поглядим!» Но уж больно он вороватый. Зарился на наши исторические ценности.

И трактирщик указал на банки тушенки сорок четвертого года и пористый шоколад американских авиаторов.

— Зачем они ему?

— А я знаю? Сбыть, наверное, как коллекционные. За валюту.

— А разве не Бушмелева зовут в воеводы? — Глаза Шеврикуки были скошены в сторону Герасима.

— Что? Кого? — заерзал трактиршик. — Я ничего не слышал про Бушмелева! Ничего! Никогда! Трактир закрывается! Трактир закрывается!

— Жаль, жаль… — сказал Шеврикука. — Еще бы посидеть… Ну, если закрывается, надо расплачиваться за компанию.

— Вам-то что беспокоиться? — удивился Шлямпенхвост. — Вами за все заплачено. И наперед. Вы как зашли, так сразу и… Вы что — не помните?.. А теперь у вас и кредит. Да-с… Заходите-с…

— Ну да… Ну да… — пробормотал Шеврикука. — Конечно! И непременно! И за сегодня спасибо…