Останкинские истории (сборник)

В пять часов, когда Данилов все еще сидел с деловыми посланиями, зазвонил телефон. Данилов оторопел. Неужели Наташа учуяла беду? Хотя какая это для нее беда… Нет, ее звонок был бы теперь лишним. Звонил пайщик с четвертого этажа Подковыров, солист танцевального ансамбля.

— Володя, — сказал Подковыров, — извините меня, но я так и думал, что вы не спите.

— Чем обязан? — спросил Данилов.

— Еще вчера сочинил! — обрадовался Подковыров. — Всю ночь не спал, ждал, кому прочитать!

Подковыров хоть и был солистом, но лелеял в себе литератора. Он сочинял короткие мысли, афоризмы и строки из ненапечатанного. Их печатали.

— Ну читайте, — сказал Данилов.

— Вот. Для «Рогов и копыт». «Объявление. Любителям автографов. В городе Париже в Соборе инвалидов в двенадцать часов по ночам из гроба встает император». А? Каково! Смешно?

— А что смешного?

— Как же…

— Он ведь и вправду встает.

— Кто?

— Император.

— Когда?

— В двенадцать часов.

— Где?

— В Соборе инвалидов. Садится на воздушный корабль…

— Вы шутите?

— Нет. Не шучу. Я сам встречал корабль, — сказал Данилов и повесил трубку.

«Были бы у меня иные обстоятельства, — подумал Данилов, — я этому болвану как-нибудь устроил бы встречу с императором. Вставшим из гроба…» Хотя что было на Подковырова злиться? Счастливые часов не наблюдают…

«Так, — сказал себе Данилов, — что нужно — написал. Неужели все дела сделаны?» Он даже испугался. У него была примета. Отправляясь в какое-либо опасное путешествие, он хоть одно, хоть и маленькое дело, но как бы не успевал исполнить. Чтобы чувствовать себя обязанным вернуться. «Я же брюки из химчистки не взял!» — обрадовался Данилов.

Брюки брюками, однако он так ни разу не сыграл сочинение Переслегина от начала до конца. А ведь хотел. Данилов взял альт. Открыл ноты Переслегина. И минуты через две забыл обо всем. И звучала в нем музыка. И была в ней воля, и была в ней печаль, и солнечные блики разбивались в невиданные цвета на гранях хрусталя, и ветер бил оторванным куском железа по крыше, и кружева вязались на коклюшках, и кашель рвал грудь, и тормоза скрипели, и дождь теплыми каплями скатывался за шиворот, и женское лицо светилось, и была гармония… Сосед Клементьев, духовик из детской оперы, возмущенно забарабанил по стене, разбуженный и злой…

Данилов опустил альт и смычок, притих.

Он устал и был грустен.

Вдруг он вспомнил о времени и понял, что играл сорок минут. Духовику Клементьеву следовало сказать спасибо. Надо было собираться и надо было истребить в себе слабость.

Впрочем, отчего же слабость? Неужто музыка дала ему одну слабость? Нет, посчитал Данилов, она дала ему и силу. Хотя бы потому, что он ощущал теперь необходимость исполнить музыку Переслегина и для себя и для публики. А для этого следовало победить и вернуться. То обстоятельство, что и победив он мог не вернуться, Данилов будто бы не принимал в расчет.

Данилов перевел пластинку на браслете, вызвал домового Бека Леоновича. Бек Леонович явился и был бледен. Из Коканда в Москву когда-то он перебрался поездом, на верблюдах и на ишаках, но теперь-то Данилов, беря грех на себя, вынуждал его лететь жутко куда. Да если бы лететь, подумал Данилов. Если бы сейчас насладиться полетом, как при прогулке в свою пещеру в Андах! Нынче было дело, им предстоял не полет, а перенесение. Зубы у Бека Леоновича стучали.

— Вы глаза закройте, — сказал Данилов, — за мою руку уцепитесь — и мы сейчас же будем там. Если со мной что случится, вас вернет домой мой соперник… Ну все… В путь!

И оказались на месте поединка. «О Земля! О жизнь! О любовь! О музыка! Неужто — все?..» — возникло в Данилове, словно бы он находился еще в дороге. Пальцы Бека Леоновича, вцепившиеся в левую руку Данилова, вернули его к заботам.

— Успокойтесь, Бек Леонович, — сказал Данилов. — Вот мы и здесь. Будьте как на Третьей Ново-Останкинской… Можете ходить, можете парить, можете плавать… Глаза откройте… Вот и все…

Было черно, безвоздушно, холодно, но отчего-то сыро. Бек Леонович расцепил пальцы, стал ходить, рукой тыкаясь в пространство, как в стену. Потом он открыл глаза.

— Их нет, — сказал.

— Еще пять минут, — успокоил его Данилов. — Карта при вас?

— При мне, — сказал Бек Леонович.

Имелась в виду карта звездного неба, составленная моим сыном, предмет зависти Миши Муравлева. Данилов посмотрел на сплетения желтых, синих и зеленых линий, на кружочки звездных систем, ткнул пальцем:

— Мы вот здесь. — И добавил: — Может быть. И мел захватили? — спросил он Бека Леоновича.

— Захватил… А вот и фонарик…