Останови мое падение

– Ты сегодня какой‑то напряженный.

Быстро найти нейтральную тему… Больной?

– Понимаешь, иногда не могу отделаться от мыслей об этом парне…

– Он что, сегодня не такой, как всегда?

– Да нет, такой же. Я просто думаю, как он все это воспринимает?

– Почти никак.

Я пожимаю плечами:

– Но он же понимает, когда его сажают на судно. Он понимает, когда его кормят. Кое‑что соображает, в общем.

– Трудно сказать, что он понимает. Пиявка, у которой мозг из двух нейронов, тоже «понимает», когда сосать кровь. С учетом его состояния он все делает просто замечательно. Но я не думаю, что у него есть что‑то вроде сознания. Вряд ли он даже видит сны. – Она усмехается. – Все, что у него есть, это воспоминания – непонятно только о чем.

Я начинаю вытирать мыло с его лица:

– Откуда ты знаешь, что у него есть воспоминания?

– Ну, я, конечно, преувеличиваю. – Она лезет в папку и вытаскивает лист прозрачной пленки с фотографией на нем. Изображение похоже на рентгеновский снимок головы, сделанный сбоку, и разрисовано разноцветными пятнами и полосами.

– В прошлом месяце я наконец‑то выбила деньги на несколько томограмм. И у меня есть подозрение, что в гиппокампусе мистера Клейна накапливаются долговременные воспоминания. – Прежде чем я успеваю как следует рассмотреть снимок, она засовывает его обратно в папку. – Но сравнивать процессы в его голове с данными по нормальным людям – все равно что сравнивать погоду на Марсе и погоду на Юпитере.

Любопытство растет, и я решаю рискнуть. Нахмурившись, я задумчиво говорю:

– Не помню, рассказывала ты мне или нет, что же у него все‑таки за болезнь?

Она закатывает глаза к потолку:

– Слушай, не начинай снова об этом! Ты хочешь, чтобы у меня были неприятности?!

– Кому, ты думаешь, я проболтаюсь? Ему? – Я копирую гримасу, которую утром сделал Ральф Допита.

Хелен хохочет:

– Вот уж едва ли. Ему ты всегда говоришь только одно: «Простите, доктор Перлман».

– Так почему же ты не хочешь мне рассказать?

– А если твои приятели узнают?..

– Приятели? Значит, ты считаешь, что я все рассказываю своим приятелям, да? Я так и знал, что ты мне не веришь…

Она садится на кровать Клейна:

– Закрои дверь. Я закрываю дверь.

– Его отец сделал основополагающие работы в нейрохирургии.

– Что?!

– Если ты будешь перебивать…

– Не буду, не буду. Прости. Но чем он занимался? Какие задачи решал?

– Его больше всего интересовали избыточность и замощение функций различных участков мозга. То есть, до какой степени люди, у которых отсутствуют или повреждены какие‑то части мозга, способны переложить их функции на здоровые мозговые ткани. Его жена умерла при родах сына, других детей у них не было. Наверное, у него и раньше были психические отклонения, но после этого он окончательно свихнулся. Он решил, что в смерти жены виноват ребенок, но был слишком хладнокровен, чтобы просто взять и убить его.

Я едва удерживаюсь, чтобы не крикнуть ей: «Хватит! Замолчи!» Я в самом деле не желаю ничего больше знать об этом. Но Джон О'Лири крупный, суровый мужчина с крепкими нервами, я не могу опозорить его в глазах любовницы.

– Он воспитывал ребенка «нормально», то есть разговаривал с ним, играл и при этом подробно записывал, как он развивается – зрение, координация, зачатки речи, ну, сам знаешь. Через несколько месяцев он имплантировал ему целую сеть тонких трубочек, которые пронизывали практически весь мозг – таких тонких, что сами по себе они никакого вреда не приносили. А потом продолжал обращаться с ребенком, как и прежде – стимулировал мозговую деятельность и регистрировал, как идет развитие. Но каждую неделю при помощи трубочек разрушал небольшую часть его мозга.

У меня вырывается многоэтажное ругательство. Клейн, разумеется, безучастно сидит в постели, но мне вдруг становится неловко, что мы так бесцеремонно обращаемся с ним, хотя это понятие в данном случае едва ли приложимо. Кровь бросается мне в лицо, я чувствую легкое головокружение, все вокруг становится как будто не совсем настоящим:

– Как же он выжил? Почему у него хоть что‑то осталось в голове?

– Его спасло – если так можно сказать – то, что безумие отца было безумно логичным. Понимаешь, ребенок, несмотря на то, что он непрерывно терял ткани мозга, продолжал развиваться, хотя и медленнее, чем в нормальных условиях. Профессор Клейн был слишком предан науке, чтобы скрыть такой результат. Он написал статью о своих наблюдениях и попытался ее опубликовать. В редакции решили, что это какой‑то дурацкий розыгрыш, но на всякий случай позвонили в полицию. Те подумали‑подумали и решили начать расследование. В общем, к тому времени, когда ребенка спасли, он уже… – Она кивает на Клейна, который все так же неподвижно смотрит в пространство.

– А какая часть мозга уцелела? Может быть, есть надежда, что…