Останови мое падение

Я должен был догадаться о том, что они сделали, задолго до того, как они сказали. Ведь я знал их в течение многих лет. Большинство людей переключается в начале тридцати лет, до начала деградации органического мозга. И было бы глупо жемчужине имитировать деградацию. Так, нервная система перепаяна; бразды управления телом переданы жемчужине, и учитель отключается. Неделю импульсы от жемчужины сравниваются с мозговыми, но уже к этому времени она является идеальной копией.

Мозг удаляют, утилизируют и заменяют губчатым объектом, способным мыслить не более, чем легкие или почки. Эта замена поглощает ровно столько же кислорода и глюкозы из крови, как реальный мозг, и добросовестно выполняет ряд существенных биохимических функций. Со временем, как и всякая плоть, она погибнет, и ее будет необходимо заменить.

Жемчужина же была бессмертна. При попадании в эпицентр ядерного взрыва она все равно была бы исправна миллион лет.

Мои родители были машинами. Мои родители были богами. В этом не было ничего особенного. И я ненавидел их.

* * *

Когда мне было шестнадцать, я влюбился и снова стал ребенком.

Проводя теплые ночи на пляже с Евой, я не мог поверить, что машины могли когда‑либо чувствовать себя также, как я. Я прекрасно знал, что если моей жемчужине отдать под контроль тело, я бы и говорил те же слова, и выполнял с одинаковой нежностью и неуклюжестью мои неловкие ласки – но я не мог принять, что ее внутренняя жизнь была бы столь же богата, чудесна и радостна, как моя. Секс, каким бы приятным он не был, я мог принять как чисто механическую функцию, но то что было между нами (или я так считал), что‑то, не имеющее ничего общего ни с похотью, ни со словами, ни с какими‑либо ощутимыми действиями наших тел, которые мог бы обнаружить какой‑то шпион в песчаных дюнах с параболическим микрофоном и инфракрасный биноклем. После того, как мы занимались любовью, мы наблюдали в тишине немногочисленные видимые звезды. Наши души соединились в тайном месте, которого не мог надеяться достичь не один кристаллический компьютер за миллион лет. (Если бы я сказал это практичному и непристойному двенадцатилетнему себе, он бы смеялся до потери пульса.)

Я знал тогда, что учитель жемчужины не контролировал каждый нейрон в мозге. Это было нецелесообразно не с точки зрения обработки данных, а из‑за огромного физического проникновения в ткани. Теоретически выборка определенных критичных нейронов была почти так же хороша, как и полный отбор проб. И учитывая некоторые весьма обоснованные предположения, которые никто не смог опровергнуть, оценка ошибок могла быть выполнена с математической точностью.

Поначалу я утверждал, что в рамках этих ошибок, пусть и небольших, заложена разница между мозгом и жемчужиной, между человеком и машиной, между любовью и ее имитацией. Ева, однако, вскоре отметила, что это было абсурдно, чтобы сделать коренное, качественное различие на основе выборки плотности. Если следующая модель учителя будет отбирать больше нейронов и вдвое больший процент ошибок, твоя жемчужина тогда будет на полпути между «человеком» и «машиной»? В теории и на практике ошибка может быть сделана. Действительно ли я верил, что несоответствие одного на миллиард даст ошибку, когда каждый человек постоянно теряет каждый день десятки тысяч нейронов за счет естественного износа?

Она была права, конечно, но я вскоре нашел другую, более правдоподобную аргументацию в защиту своей позиции. Живые нейроны, утверждал я, имеют гораздо большую внутреннюю структуру, чем оптические переключатели, которые выполняют ту же функцию в так называемой «нейросети» жемчужины. Способность нейрона находиться в возбужденном или невозбужденном состоянии, отражает только один уровень их поведения. Кто знал, какие тонкости биохимии, квантовой механики и отдельных органических молекул внесли свой вклад в природу человеческого сознания? Копирование абстрактной нейронной топологии недостаточно. Конечно жемчужина способна пройти этот дурацкий тест Тьюринга – никакой внешний наблюдатель не смог бы отличить её от человека – но это еще не доказывало, что жемчужина воспринимала свое бытие точно так же, как это делает человек.

Ева спросила:

– Означает ли это, что ты никогда не переключишься? Ты удалишь свою жемчужину? Ты позволишь себе умереть, когда мозг начнет разлагаться?

– Может быть, – сказал я. – Лучше умереть в девяносто или сто, чем убить себя в тридцать, как некоторые, когда машина встанет на мое место, притворяясь мной.

– Как бы ты узнал, что я не переключилась? – спросила она вызывающе. – Откуда ты знаешь, что я не просто «притворяюсь»?

– Я знаю, что ты не переключилась, – сказал я самодовольно. – Я просто знаю.

– Как? Я бы выглядела так же. Я бы говорила то же самое. Я поступала бы так же. Люди переключаются во все более молодом возрасте сейчас. Итак, как ты узнал, что я не переключилась?

Я повернулся и посмотрел ей в глаза:

‑Телепатия. Магия. Общность душ.

Мое двенадцатилетнее «я» захихикало, но к тому моменту я уже знал, как спровадить его подальше.

* * *