Останови моё безумие

— Ляг на подушку, — как можно безразличнее бросил я, не отрывая взгляда от изрядно поднадоевшего фильма. Слышу, как сестра начала ёрзать, но всё же сделала, как я сказал. Это была определённо хорошая идея. Через несколько минут сестра стихла, я осторожно посмотрел на неё. Глаза закрыты, маленькая ладошка подпирает щёку, коленки прижаты к животу и не единого постороннего звука. Она действительно устала и поэтому так быстро уснула. Чтобы она не проснулась, выключаю телевизор — меня, в отличие от сестры, не интересует концовка глупой комедии — и продолжаю тихо сидеть в своём кресле, чтобы сон сестры стал более глубоким, а то, если проснётся, будет оспаривать свою усталость. Я сидел и смотрел на неё спящую. Сейчас её челка, аккуратно заправленная за ухо, не скрывала лица, и я мог смотреть на неё, не таясь: она спит и не видит, что я за ней наблюдаю. Мне вспомнился тот образ, который я создал для неё, когда увидел её ночью. Она привиделась мне ангелом, видеть её такой безмятежной и беззащитной во сне... она поистине была ангелом...Я с опаской поднялся с кресла и приблизился к сестре, она не шелохнулась, значит не разбудил. Бережно поднял сестру на руки, и этот тёплый комочек уткнулся в моё плечо, на моих губах заиграла довольная улыбка, она была лёгкой, не тяжелее тополиного пуха. Я отнёс её в спальню и неохотно опустил на кровать — мне нравилось чувствовать её тепло, ощущать её в своих руках. Я хотел заправить выбившуюся прядь, но сестрёнка прильнула к моей большой и неуклюжей ладони своей розовой щёчкой, и я забыл, что пытался сделать секунду назад. Она улыбалась во сне, а я улыбался наяву. Скрепя сердце высвободил руку, вдоволь насладившись тактильными ощущениями, и укрыл сестру одеялом. Остановился в непонимании, что до сих пор делаю в её комнате, но не в силах заставить себя уйти. Не знаю, сколько ещё находился здесь, смотря на спящую Миру, но мне всё-таки пришлось уйти к себе, когда она начала ворочаться, будто почувствовав моё присутствие. Я бы не смог ей этого объяснить, потому что не мог объяснить это себе.

Я лежал в своей постели и не мог заснуть, в голове крутилось единственное слово — «нетерпимость». Чувство, которое мы испытываем к нашим родственникам, чувство, примешанное к безоговорочной любви, чувство, устанавливающее грань между братской любовью и любовью более чувственной. Нетерпимость к капризам сестры, к поведению, которое было направлено именно на провоцирование меня, но по какой-то мифической причине на меня это не действовало, меня не раздражало и даже не умиляло поведение Миры. Будто с самого начала  в своём сердце я отвёл для неё особенное место и просто ждал, когда она полноправно займёт его и будет повелевать в этих владениях. Когда я стал извращенцем? Я знаю ответ на этот вопрос: когда увидел её, когда нашёл свою Миру. Самое ужасное, что меня это не пугает. Меня не пугает осознание, что люблю её не как сестру, что желаю её больше чего бы то ни было на этой земле. И это не ограничивается обладанием её тела, я хочу быть рядом, оберегать и заботиться, видеть её счастливой. Можно было назвать это братской нежностью, если бы... Если бы я не понимал, что не хочу делить эти чувства ни с кем, не хочу, чтобы кто-то другой был для неё важнее меня. Я хочу, чтобы в моё плечо она утыкалась своим личиком, чтобы во сне льнула к моей ладони, чтобы мою руку сжимала в молчаливой просьбе, чтобы на меня смотрела и меня искала. Многого ли я хочу? Нет, не многого, я прошу невозможного, но не хочу останавливаться.

Говорят, когда дети растут, вместе с ними растёт и их родственная любовь, и к ней примешивается отвращение, которое не даёт рассмотреть в сестре девушку. Отвращение, которое потом никуда не исчезает и незримо присутствует на протяжении жизни, нисколько не уменьшая родственной любви, но помогая оставаться этой любви нормальной, не преступая дозволенных пределов. Может, поэтому это произошло со мной, потому что во мне нет нетерпимости по отношению к Мире? Всё, что она делает, мне кажется правильным, даже когда она ненавидела меня, мне казалось, что я этого заслуживаю. Отвращение? Это чувство я никогда не буду испытывать к ней, особенно теперь, когда понимаю, насколько погряз в непреодолимой тяге к своей сестре. Скорее, я испытываю отвращение к себе, за то, что не могу остановить своё расползающееся безумие, не хочу останавливать себя и не любить её этой ненормальной любовью. Напоминание о том, что она скоро уедет, — это единственное, что успокаивает остатки здравомыслящего человека во мне, но как же убивает эта мысль изнутри, как иссушает моё возродившееся сердце.