Остановить Батыя! Русь не сдается

Однажды во время пиршества в юрте нойона Тобухая Гликерии и Чтираде пришлось несколько часов стоять голыми на четвереньках, изображая подставки для фарфоровых китайских ваз, в которых дымились тонкие ароматные палочки из сандалового дерева. Опьяневший от кумыса племянник Тобухая, узнав, что Чтирада девственница, изнасиловал ее в присутствии гостей и под их пьяный хохот. Гликерия ничем не могла помочь несчастной Чтираде. Все, что она могла сделать, это закрыть глаза, чтобы не видеть ее позора.

Вечером, сидя у костра, на котором невольницы Тобухая варили себе жидкую кашу в котелке, Чтирада заявила Гликерии так, чтобы услышала только она:

— Ты как хочешь, а я сегодня же ночью удеру от мунгалов в лес, благо нас почти не охраняют.

— Ты же замерзнешь в лесу насмерть, глупая, — прошептала Гликерия, обняв Чтираду за плечи. — У тебя же из одежки лишь рваный халат, а на ногах обмотки из разорванного плаща. Я тоже в лохмотьях хожу. Нехристи потому и не охраняют нас, ибо знают, что от их теплых юрт мы, полуголые, никуда не убежим в такой мороз.

— Я все равно убегу, — тихо, но твердо повторила Чтирада.

Гликерия крепче прижала Чтираду к себе, поцеловав ее в висок между растрепанными светло-русыми локонами.

Неожиданно две молодые женщины, сидящие у костра напротив Гликерии и Чтирады, укутавшись одним драным плащом, прервали свою негромкую беседу.

— Ой, что там за зарево в полнеба? — воскликнула одна, указав рукой на ночные небеса.

— На закат не похоже, ведь солнце давно закатилось, — промолвила другая.

Пышнотелая боярыня одетая в длинное льняное платье с засохшими пятнами крови на подоле, подбросила в костер обломки оглобли, затем подняла глаза к небу, поправив на голове белый убрус.

— Чего тут гадать, голубицы, — печально произнесла она. — Это пылает Суздаль. Мунгалы проклятущие жгут красу и гордость нашего края! Где же наши доблестные князья? Почто они не бьются насмерть с татарами?

«Не помогли суздальские Мономашичи рязанским Ольговичам Батыеву орду одолеть, вот и получили ныне расплату за свое недомыслие и гордыню!» — подумала Гликерия, но вслух ничего не сказала.

Глава девятая Дым вражеских костров

Внешностью и статью Всеволод Георгиевич уродился в отца, но в нем не было отцовской твердости и непреклонности. Князь Георгий посвящал своего старшего сына во все свои дела и замыслы, поскольку считал его своим преемником на столе владимирском. Входил Всеволод Георгиевич и в узкий круг ближайших советников князя Георгия. В свои двадцать пять лет Всеволод Георгиевич мог давать советы отцу наравне с седоусыми боярами. Князю Георгию нравилось, что в его старшем сыне больше здравого благоразумия, чем было у него самого в юные годы. Потому-то князь Георгий с недавних пор стал поручать старшему сыну кое-какие дела, где требовались выдержка и умение убеждать собеседника.

Одно из таких поручений князь Георгий дал старшему сыну перед своим выступлением в Ростов. Суть этого поручения была крайне щекотливой, ибо речь шла о владимирском летописном своде, который вели монахи-книжники на подворье у местного епископа Митрофана. Этот летописный свод являлся продолжением старинной суздальской летописи, начатой еще при Юрии Долгоруком, который стремился возвысить Залесскую Русь над Новгородом, Черниговом и Киевом. В суздальской летописи были описаны все деяния и все походы неутомимого Юрия Долгорукого, получившего свое прозвище за дерзновенное намерение прибрать к своим рукам Киев и Новгород. Сыновья Юрия Долгорукого вписали в суздальскую летопись свои деяния и победы, достигнув-таки того, чего так неистово добивался их отец, отравленный в Киеве тамошними боярами уже на пороге всех своих свершений.

Князь Георгий, утвердившись во Владимире-на-Клязьме, положил начало местной летописи, где излагались события начиная со смерти Всеволода Большое Гнездо и до настоящего времени. Во владимирской летописи князя Георгия все устраивало, кроме описания его вражды со старшим братом Константином и поражения на реке Липице. Однако тут уж князь Георгий поделать ничего не мог. Если терем или храм он мог разрушить и перестроить заново, то переписать по-иному прошедшие события ему было не под силу, как и всякому правителю.