Остановитесь на путях ваших... (записки тюремного священника)

На его отпевание собралась не только вся церковная Москва, но и коллеги геологи, а также освободившиеся заключенные и сотрудники тюрьмы. Именно тогда воочию было явлено, как много людей его любили, как многим он был нужен. В службе, которую возглавил архиепископ Солнечногорский Сергий, председатель Отдела милосердия и благотворительности Московского Патриархата, приняло участие более 50 священников и диаконов. Большой храм преп. Сергия Радонежского в Высоко-Петровском монастыре, в котором проходило пастырское служение отца Глеба, был переполнен молящимися. Все отмечали особую атмосферу светлой печали, царящую в храме. Да, мы прощались с любимым пастырем. Вся жизнь отца Глеба была для окружающих его уроком христианской любви, и любовь эта превращала печаль по усопшему в радость грядущего Воскресения.

Теперь, спустя годы после кончины отца Глеба, близкие ему люди видят, что ни одного из дел, начатых им, не пропало; это радостный знак того, что Господь, благословивший его начинания, Сам заботится об их успешном продолжении.

Мне бы хотелось сообщить читателю свои впечатления об отце Глебе, которые остались в памяти за те два с половиной года, когда я был его прихожанином, духовным чадом и сотрудником.

* * *

Я видел отца Глеба в разных обстоятельствах: в тюрьме и на официальных приемах, в горах и на берегу моря, в центре больших городов и в лесах, на море, на суше и в воздухе. Я видел его с самыми разными людьми: с Патриархом и с отъявленным атеистом и сталинистом, с премьер-министром Греции и с заключенными, с видными учеными и таксистами, с мужчинами и женщинами, взрослыми и детьми. Все это множество встреч вырисовывало фигуру человека, удивительно талантливого и многогранного, но и удивительно цельного, человека, являющего пример высокого христианского настроя души и этим приводящего ко Христу множество людей.

Ну и, конечно же, я видел отца Глеба за молитвой: в великолепных соборах и восстанавливаемых церквах, в домашней обстановке и на природе, в монастырях, в тюрьмах и больницах. Все то, что я увидел, я и пытаюсь выразить в словах.

* * *

Когда я вспоминаю отца Глеба, чаще всего перед моими глазами встает такая картина. Жаркий летний день. Мы с батюшкой гуляем по маленькому критскому городку, дожидаясь отбытия нашего парохода в Афины. Самое жаркое время дня; местные жители отдыхают после обеда. Запыленная зелень кипарисов, ослепляющая белизна стен домов и песка под ногами. Залитые солнцем улицы совершенно пустынны, лишь одна маленькая девочка гоняет вдалеке на велосипеде. Увидев двух пешеходов, она едет к нам навстречу, объезжает вокруг, внимательно разглядывая нас со всех сторон. Вдруг она резко поворачивает руль, подъезжает поближе и, бросив велосипед, идет навстречу священнику.

Приблизившись, девочка произносит: евлогите, патер («благословите, отче») и протягивает руки для благословения. Отец Глеб снимает шляпу и медленно, широким крестом крестит девочку: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа» и, нагнувшись, целует ее в голову, а та очень почтительно прикладывается к его руке. Затем девочка разворачивается и бежит к своему велосипеду. «Какие хорошие тут дети», — улыбается отец Глеб.

* * *

Что поражало в отце Глебе, — это та молодость духа, которую он сохранил, несмотря на свой почтенный возраст. Эта молодость проявлялась в его энергии, его работоспособности, его мобильности, его улыбке. В нем совершенно не было старческой брюзгливости и закоснелости. При всей серьезности и мудрости прожившего долгую жизнь человека в нем была некая лучезарная детскость, неподдельный интерес к каждому новому человеку и ко всему Божию творению. Он всегда был открыт для всего нового, и никакие непривычные формы сами по себе не вызывали у него раздражения. Он хотел видеть суть и не позволял внешним впечатлениям заслонить ее. Наверное, именно в этом корень той внимательной доброжелательности, с которой он относился к людям.

Отец Глеб был очень одаренным человеком. И, наверное, одним из главных его даров был дар высшей свободы во Христе. Поразительно, насколько он был лишен одного из наиболее устойчивых последствий 70-летнего коммунистического правления — угрюмой провинциальности, которая, увы, иной раз проявляется даже в лучших из нас. Широта его взглядов, мыслей, его мироощущения, открывавшаяся в общении с ним, поражала: неужели этот человек всю жизнь свою прожил в стране с запертыми на все замки границами, в стране с жесточайшей диктатурой, физически истреблявшей любое проявление инакомыслия? Он жил так, как будто никогда не существовало ни границ, ни ограничений.

Эта свобода и была тем внутренним двигателем, энергией которого питалась как литургическая и молитвенная жизнь батюшки, так и человеческие, личностные его качества: открытость, мобильность, теплота, легкость в общении и общежитии. И великая радость, которой была пронизана его столь нелегкая жизнь, также коренилась в этой свободе.