Остановиться, оглянуться…

— Как миленького бы умыла.

— Выгодный принцип…

Она спросила:

— А что это такое?

— Молодец, — похвалил я.

Ничего не скажешь, в словах она ориентировалась быстро…

— Я журналистка, — сказала она и тут же поправилась: — Хочу быть журналисткой.

— Политикой не интересуешься?

— Не.

— И газет не читаешь?

— Только твои фельетоны, — съязвила она. — Хочу дожить до пенсии.

Я кивнул:

— Валяй живи.

На столе лежала подшивка. Я полистал ее, просматривая последние номера. Танька тронула меня за локоть. Я обернулся. Она довольно робко глядела на меня снизу вверх.

— Гошка, а как по стилю? — обеспокоенно спросила она.

Я пожал плечами:

— Вроде нормально. Нынче и дурак стилист… Впрочем, чувствуется, что врешь: соплей больше, чем фактов.

Она немного обиделась:

— Я читала черновик Вадиму Сергееву, он сказал — убеждает.

Я взял у нее очерк и стал разбирать подробно, фразу за фразой. На третьем абзаце она вырвала у меня листки и пошла к двери.

Я спросил:

— Надо думать, в другой раз ты будешь советоваться только с Вадимом Сергеевым?

Она зло посмотрела на меня:

— Ты что, рехнулся? Я же сказала тебе, что хочу стать журналисткой.

Уже в дверях она буркнула:

— Перепишу и принесу. Ладно?

Настроение у меня немного улучшилось. Подлая вещь человеческий характер: стоит испортить настроение другому…

Я сел за оставленную Танькой машинку и начал печатать в надежде, что дальше пойдет само. Естественно, у меня ничего не получилось. Парень был мне слишком дорог, а газетчику, как и хирургу, лучше не касаться близких…

Я проболтался без толку еще два дня и в конце концов сдался: написал на трех страничках злой и веселый фельетон обо всей этой кирбитской истории. Я обкатывал его до тех пор, пока фельетон не получился безукоризненным— маленький шедевр. Проблема была мелка (можно ли оскорблять ни в чем не повинного человека?), решение ее очевидно (ни в коем случае нельзя!), зато все слова стояли на месте, а фразы цеплялись друг за друга, как обезьяны хвостами. Когда не можешь написать по–настоящему, только и остается, что создать маленький шедевр…

Я и дальше пошел по пути наименьшего сопротивления: показал фельетон Генке. Он, естественно, пришел в восторг: нельзя было придраться ни к единой запятой.

Я понес фельетон в секретариат. В конце концов, свое конкретное дело он сделает — и на том спасибо…

В коридоре меня догнал Генка и сказал, что меня требует к телефону интимный женский голос. В интонациях он разбирался слабо — звонила Рита.

— Гоша? — спросила она.

Я сказал:

— Привет, старуха. Что нового на свете?

— Можно мне с тобой поговорить?

— Когда и где?

— Когда ты свободен, — сказала она.

— В шесть тебе удобно?

— Да.

— На углу у «Метрополя»? Она не поняла иронии:

— Хорошо.

Она пришла немного раньше и стояла точно на углу в своем хоть и легком, но строгом костюме со строгой черной сумочкой на правой руке. Пожалуй, она была красива, во всяком случае, ничего. Но мне трудно было представить человека, у которого она вызывала бы какие–нибудь эмоции, кроме самых пристойных… Впрочем, Юрка, когда женился на ней, наверное, думал иначе…

— Куда пойдем? — спросил я.

— Куда хочешь. Можем посидеть в скверике.

Я возмутился:

— Не хватало только, чтобы жена моего лучшего друга в обеденное время сидела в скверике!

— Я не голодна, — ответила она. — Но если ты хочешь есть, давай зайдем в какую–нибудь столовую.

— Не хватало только, чтобы жена моего лучшего друга обедала в каких–нибудь столовках!

Она догадалась:

— Иронизируешь?.. Гоша, мне правда очень нужно с тобой поговорить.

Я посмотрел на нее внимательней. Лицо у нее было сразу и решительное и растерянное.

Мы пошли в ресторан Дома журналиста, и я взял себе шашлык, а ей пару пирожных и компот.

Она сказала:

— Я хочу поговорить с тобой о Юре.

— Что–нибудь случилось?

Она помедлила:

— Но этот разговор между нами?

— Конечно, — кивнул я.

— Мне кажется, — сказала она, — что у него есть другая женщина.

— У Юрки? — переспросил я. — С чего ты взяла?

— Когда ты был в Кирбите, он сказал, что уезжает на три дня в командировку. А одна знакомая видела его в Москве.

— Могла обознаться.

— Нет, он прошел в двух шагах от нее.

Я пожал плечами.

— Черт его знает, — сказал я. — А причем тут другая женщина?

Рита растерянно посмотрела на меня:

— А зачем еще ему меня обманывать?

— Мало ли что могло случиться… Он тебе сказал, куда едет?

— Нет. Сказал, что недалеко.

Я оживился:

— Вот видишь! Что значит «недалеко»? Какое–то спецзадание. Есть вещи, о которых он не имеет права говорить ни тебе, ни мне. Он мог пробыть эти три дня в лаборатории в центре Москвы.

— Но он же не в «почтовом ящике».

Я возразил:

— Ну и что? У них тоже наверняка есть закрытые темы.

Она с сомнением подняла глаза. Но, кажется, она начинала верить. Бог ты мой, сколько неверных мужей на планете спасает от разоблачения холодная война!

Рита спросила:

— А ты ничего за ним не замечал?

— Абсолютно.

— Впрочем, ты, если и знаешь, все равно не скажешь. У вас это называется мужской солидарностью.

— Что ты себе забиваешь голову всякой ерундой? Лучше ешь — я ем, а ты сидишь, как в гостях.