Остановиться, оглянуться…

— Ты что, с ума сошел? Это действительно мой жених.

— Одевайся.

— Ну, честное слово, жених! — Она улыбнулась: — Не веришь?

Мне хотелось ее ударить, с размаха шлепнуть по щеке, как не бьют ни врагов, ни воров, — только вот таких подлых девок.

Она посмотрела на меня и огрызнулась:

— Ах вот что! Ты, вероятно, думал, что я девушка!

— То, что было раньше, меня не касается.

Тогда она почти крикнула:

— Но он в самом деле мой жених!

Я сказал:

— А если жених, так что?

Глаза ее стали злыми:

— Слушай, что ты валяешь дурака? Мне двадцать два года. Должна же я когда–нибудь выйти замуж? Насколько я помню, ты мне руки и сердца пока не предлагал.

Я молчал.

— Тем более что я и сама бы за тебя не пошла, — сказала она спокойно, как о деле давно решенном.

— А это почему? — спросил я.

Меня действительно интересовало — почему?

— Что я, сумасшедшая? — ответила она. — Всю жизнь терпеть рядом творческую личность… Муж должен быть инженер.

— А как смотрит на эту программу твой жених?

Она спросила:

— Ты дурак или ханжа?

Я встал, надел брюки и рубашку.

— Можешь считать, что я дурак. А теперь катись отсюда.

Она поглядела на меня озадаченно и немного присмирела:

— Ты с ума сошел. Куда я пойду? Сейчас ночь.

— Я дам тебе денег на такси.

— С ума сошел! Выгонять женщину среди ночи.

— Ты не женщина.

— Дай мне какую–нибудь тряпку, я лягу здесь, на полу.

Я кинул ей одеяло и какое–то лохматое барахло. Она легла на полу у стены и завозилась, пытаясь укрыться. Но то нога, то плечо вылезали наружу.

Мне стало жалко ее, и я сказал:

— Ладно, ложись на кровать.

Она встала и пошла к кровати. Она была похожа на тощего шелудивого котенка и, как котенок, не стыдилась наготы.

Я сел на подоконник и закурил.

Она уже лежа спросила:

— А ты?

— Не твое дело.

Она поворочалась в постели, устроилась поудобнее и вновь обрела прежнее нахальство.

— Можешь лечь рядом, — сказала она. — Не бойся, я не стану покушаться на твою добродетель.

Я вполне серьезно пообещал:

— Не заткнешься — выпорю вот этим ремнем.

Она повернулась на бок и проговорила уже в полусне:

— Если бы знала, что ты такой дурак, позвонила бы снизу из автомата…

Я сидел на подоконнике и курил. Ночь уже добралась до середины, и в небе было темно, так темно, что дальше могло только светлеть. И в комнате было темновато, потому что во дворе горел один–единственный фонарь. Правда, глаза мои давно приспособились к этому скудному свету. Но смотреть в комнате мне было не на что — на нее я смотреть не хотел.

В конце концов, я и раньше знал, что так случится, что она будет спать на моей кровати, у стены. Давно знал — с той самой минуты, с того взгляда через плечо.

Но до чего же я мало знал!

Что ж, я и сам не ангел, и девчонки, мои ровесницы, тоже были всего только людьми — девчонки, теперь уже тридцатилетние, давно работают, матери, уже начали медленно сдавать… Что ж, и они были не ангелы, а люди — но ведь люди!

Да, веселый номер отколол двадцатый век…

А что — у него своя логика!

Сперва к черту красивости, банально говорить о любви! Потом (нельзя же остановиться!) — банально любить…

И вот уже свобода любви становится свободой без любви…

Недоверчивый век, циничный, как мальчишка, — он требовал только правды. Суровой, горькой, пускай самой низкой — но правды.

Он забыл, что правда бывает и высокой…

Брось, старик, при чем тут век? Жалкий прием плохих публицистов — все на свете тут же возводить в эпохальный масштаб…

Я снова закурил. В небе чуть просветлело, но на земле это еще не было заметно. На моей кровати спала тощая нахальная девчонка, совершенно взрослая женщина, которая сама устанавливает законы в своем мире.

Я сунул окурок в жестянку из–под сайры.

Барахло, которое я ей кинул, так и валялось в углу.

Я подошел к кровати. Она спала размашисто, маленькая ступня торчала наружу. Я осторожно подвинул ее к стене и лег, не раздеваясь, рядом, поверх одеяла.

Мне не было бы жестко и на полу. Какая разница, подушка или кулак под голову — мало ли как я спал в командировках! Мог бы и на полу — но зачем?

Она шевелилась во сне, дышала мне в шею. Но я даже не отодвинулся — наплевать. Я закрыл глаза и уже сквозь подступающую глухоту сна услышал, как за домами, на соседней улице зазвякал первый трамвай…

Я проснулся, как всегда, без четверти восемь, увидел на подушке ее руку и сразу вспомнил вчерашнее. Я пошел в ванну, пустил душ на полную и минут двадцать стоял под ним, чувствуя, как давит на плечи тугая прохладная вода.

Когда я вернулся, она сидела за столом и двумя пальцами стучала на машинке. Она сказала:

— Привет! Послушай фразу — годится в начало очерка?

Я сказал, что фраза как фраза: не Рио–де–Жанейро, но сойдет.

Она ухмыльнулась:

— А здорово ты на меня вчера заорал. Я даже испугалась: хоть бы, думаю, одеться дал, а то так и выгонит голяком.

Я показал глазами на часы:

— Опоздаешь — половина девятого. Она отмахнулась:

— Подождет.