Остановиться, оглянуться…

Люди медленно, со вкусом перечитывали Блока, с интересом и участием расспрашивали о жизни молоденьких санитарок, морщили лбы над шахматами, рубились в шашки, в поддавки, проигрывали в домино свои последние дни, азартно слушали футбольные репортажи и торопливо листали «Сержанта милиции» — иногда уходили в последнее беспамятство, не дочитав десяток страниц…

И сам я незаметно втянулся в этот своеобразный мир, принял его законы и изо всех сил резался с Юркой в шахматы, потому что и за месяц до конца ему был нужен честный партнер.

Все это немного походило на последний день в южном доме отдыха, когда человек знает, что день последний, что завтра уже не будет этого моря, пляжа, сверкающей жары, виноградных навалов на базарчике и девушек, бегущих к воде… Но и в последний день не возьмешь всего солнца и не съешь всего винограда. Постепенно человек смиряется, он живет этот день, как жил прежде, и даже садится за пульку, конца которой нет.

Как–то Ира сказала, что хочет со мной поговорить. Мы вышли в парк и сели на лавочку.

— Гош, ты понимаешь, — сказала она, — тут такая история…

Вид у нее был заговорщицкий и чуть–чуть смущенный, как у десятиклассницы, приглашающей на вечеринку. Впрочем, оказалось, что речь и идет о чем–то вроде.

— Тут у одной девочки день рождения, — сказала Ира. — И общем, мы решили собраться… Ты ее знаешь— Нина из третьей палаты.

Нина? Я неуверенно пожал плечами. Я разговаривал тут с разными девушками. Но попробуй запомнить их в больнице, где все на один халат…

— Худенькая такая, у нее очень красивые волосы.

Я не мог вспомнить, и Ира махнула рукой:

— Ладно, не в этом дело, я тебе ее потом покажу… Значит, мы решили собраться, и она хочет, чтобы пришел ты.

Я недоуменно спросил:

— А где собраться–то?

Ира ответила, понизив голос:

— Тут на третьем этаже есть свободный кабинет. Мы уже договорились с Сашей.

— А кто будет? — спросил я, будто речь шла о рядовой субботней вечеринке.

И, будто речь шла о рядовой субботней вечеринке, она стала перечислять, загибая пальцы:

— Ты, Нина, мы с Юрой, Нинина соседка с мужем и Саша со своей девочкой. Восемь человек.

— И Сашка согласился? — спросил я.

— Ну да. Только просил, чтобы по–тихому.

Все–таки Сашка человек!..

Потом мы обсудили техническую сторону дела.

— Юре нужно принести костюм, а девочкам платья, — сказала Ира.

Я удивился:

— Зачем, какая разница?

— Ну что ты, — возразила она, — это же день рождения.

— Ну и что?

Она снисходительно улыбнулась:

— Да ну что ты, Гоша! Знаешь, как девочкам хочется одеться!

Я тупо спросил:

— А как мы протащим внутрь эту уйму тряпок?

— Я принесу в сумке.

— Все сразу?

Она снова улыбнулась моей наивности:

— Конечно нет. Ты с вещами будешь стоять внизу, а и пройду два или три раза. Нам лишь бы внутрь пронести. А погладить можно уже там.

Я испугался:

— И утюг, что ли, потащим?

Ира засмеялась:

— Неужели ты думаешь, что в больнице нет утюга?

Я вдруг вспомнил самое главное:

— Стой! А пить–то им можно?

— Саша говорит — немножко можно. Сухое или кагор.

Я понял, что ничего другого мне не остается, и решился:

— Ладно, притащим. Ты только прикинь, сколько чего надо — колбасы всякой и прочего. А в субботу пойдем вместе и купим.

Она деловито сказала:

— Я думаю, колбаса не понадобится. Вот смотри: я сделаю салат, утку и спеку пирог. Купим еще яблок и сыру. И конфет…

Это было уже свыше моих сил. Я представил себе, как мы с Ирой, перемазанные утиным жиром, обсыпанные крошками, мчимся вверх по больничным лестницам, и мужество покинуло меня.

— Утка–то зачем? — робко спросил я.

Ира уверенно возразила:

— Ну что ты! Знаешь, как вкусно!

Больше мне сказать было нечего…

В субботу часов в пять Ира пришла ко мне. По очертаниям сумки я понял, что утка уже там и пирог, видимо, там — где же ему еще быть? Потом вспомнил про салат. Неужели и он там?

Мы с Ирой часок потолкались по магазинам, купили все, что надо, и вернулись ко мне.

Дома мы взяли старый чемодан и положили туда мои серые брюки (Юрка надевал их однажды, и они на нем имели вид) и мохнатый болгарский свитер, который имел вид на ком угодно.

Мы осторожно положили в чемодан два мягких и нежных свертка — даже на ощупь ясно было, что их содержимое не для мужчин.

Вынув из сумки, мы положили в чемодан пирог — он неподвижно, как в лубках, покоился между двух картонок, а снаружи все это было завернуто в полиэтилен. Мы положили в чемодан две длинных бутылки венгерского сухого, бутылку кагора и еще одну пузатую бомбочку, которую я никогда раньше не встречал, а Ира тем более. Мы не спрашивали про это вино продавщицу, чтобы не заставлять ее врать, и не вчитывались в наклейку — на дне рождения должен же быть сюрприз! В такси мы переглядывались, как шпионы одной иностранной державы, сумка с уткой подпрыгивала у Иры на коленях.

В больничном парке было уже темновато. Мы начали действовать. Я ждал внизу со своим чемоданом, а Ира с сумкой курсировала вверх–вниз. Вид у нее был деловой и пристойный. Все–таки они чертовски хитроумный народ — женщины, каких в Москве миллион…

Какой–то толстый человек вышел из корпуса и остановился в дверях, светя белым халатом.