Остановка

— Сейчас и до тебя доберемся, — пообещал Мазин. — Исходная точка была очевидной, зато от нее начиналось столько развилок… И на каждой предупреждающий знак: налево поедешь — коня потеряешь, направо — в руки разбойников попадешь… А проще, множество предположений возникало, и все уязвимые. Каждое, однако, следовало довести до логического завершения, прежде, чем отбросить. Ну вот хотя бы… Мать категорически свидетельствовала о смерти Черновола. А почему? Зачем она так настойчиво брала ее на себя?

— Меня хотела выручить.

— Вот-вот. Но откуда мне было это знать? На первом этапе я о другом думал. Я, прости, их в сговоре подозревал.

— По сговору такую вину на себя взять? — усомнился я.

— Риск был невелик, если знать Уголовный кодекс. Я же разъяснял тебе соответствующие статьи. И собственное признание еще не факт. Тем более, она быстро изменила показания. Убила — выходит, в живых его уже нет, а когда убедила, говорит, не убивала, спасать себя начала. Так я рассуждал и, как оказалось, ошибочно. Путь был тупиковый. А вывел меня из тупика Анатолий.

— Интересно, каким же образом?

— Да, интересно. Только своим поведением. Когда Николай Сергеевич поехал к тебе по поручению матери, ты расспрашивал о ней с тревогой. Чувствовалось, ты что-то знаешь, чего-то побаиваешься, но большой опасности не ощущаешь. Как это следовало понимать? Или ты знаешь, что произошло на пристани и что мать призналась в убийстве, или не знаешь. Так? Третьего не дано, в таких случаях утверждают. Но если бы знал, просто отсиживаться в селе ты бы не смог. Если же не знал, вообще бы не беспокоился. Однако что-то вызывает у тебя опасение. Значит, третья возможность все-таки существует. Какая? Прочитав тетрадку твоего отца, я никак не мог заподозрить тебя в сговоре с Черноволом. Что же тогда с тобой происходит? Скажу честно, в это время мне трудно было поддерживать репутацию проницательного сыщика в глазах Николая Сергеевича. Связать и объяснить позиции матери и твою я никак не мог.

— Но смогли же.

Мазин посмотрел на Анатолия.

— Слава богу, в нашем деле бывает, что на пользу работает случай. Ты, обнаружил пропажу тетрадки и кинулся в город. Появился, понятно, в негодовании. Что ж, основания были. Жаль только, что сразу не сказал правду. Все бы гораздо проще пошло. Но я не хочу тебя винить. Мы в твое сокровенное вторглись без разрешения, не мог ты нам доверять и не хотел. Зато узнал для себя неожиданное — Черновол погиб! И ошеломлен, конечно, открытием, что ты преступник, убийца.

— Вы при этом не присутствовали.

— Ну и упрямец! — заметил я.

— Ладно! — остановил нас Мазин. — Пока речь а фактах. Пока я только узнаю — ты примчался в гневе, Николай Сергеевич сказал тебе о смерти Черновола и о том, что обвинена мать. И ты ушел домой, верно?

— Ну да.

— А я снова возвращаюсь к отцовскому письму.

— Что вам еще письмо дало?

— Очень важное. Благодаря письму и, конечно, встречам Николая Сергеевича с твоей матерью я лучше увидел всех участников вашей беды. Это еще не факты, но, зная человека, гораздо легче предположить, что он может, а что нет, на что способен. Я, например, увидел, что Черновол способен на многое. Не только предприимчивый делец, но и актер, способный лицедействовать, добиваться своего не одним обманом в документации, в бумагах, но и в душах. Это важно знать, Толя. Второе — история с брошенной машиной. Машина-то не иголка. Случай с бегством неизвестного водителя от автоинспектора был, конечно, известен, но сам по себе, а теперь мы его увязали с конкретными людьми.

— С отцом?

— Главное, с Лукьяновым. Ясно стало, что машина не угнана.

— А отец преступник?

— К сожалению, Толя. Но не убийца, как ты думал. Немножко мы оправдались перед тобой, не так ли?

Мальчик кивнул.

— А на другой день ты собственной персоной объявился. В не лучшем, правда, виде, как помнишь.

— Помню.

— И когда я тебя увидел, я решил, что тебе нужно верить, хотя ты до сих пор и скрывал важнейшие вещи.

— Почему вы так решили?

Мазин развел руками.

— Опыт, интуиция. Называй, как предпочитаешь.

— Что же интуиция во мне обнаружила?

— Мне ясно стало, что ты врать не умеешь.

— Такой глупый?

— Ну, обижаться не стоит. Мне важно было знать, с кем имею дело. Профессиональный лжец по одним психологическим законам ведет себя, а ты — по другим. Враль по призванию — артист своего рода, он собственное вранье часто сам за правду принимает, его импровизации могут больше запутать, чем сознательная ложь. А обманщик вынужденный, тот, кто врать не любит и не хочет, много правды говорит, потому что скрывает главное, факты, а обстановку вокруг них, настроение, массу деталей скрыть не способен. Вот ты сказал, что Черновол здоровый был мужик, и я тебе поверил. Понимаешь?

Толя вполне искренне провел отрицательно головой. Мазин засмеялся.

— Я твоему ощущению, внутренней уверенности в том, что утонуть он не мог, поверил.

— Я же не знал тогда… Я думал, все-таки утонул.