Остановка на планете 'Долгий Год'

— Очень хорошо с твоей стороны, что ты ведешь себя так благоразумно, — сказала Мурра. — Единственное, чего я не понимаю, почему ты не можешь так же благоразумно вести себя и в других случаях.

— Это каких же? — с вызовом спросила Петойн.

— Я имею в виду твою дерзость. Ведь ты можешь влипнуть в какую-нибудь серьезную неприятность. Скоро тебе исполнится год, ведь так?

— В следующем месяце. Одиннадцатый день месяца Зелени.

— Но ведь после этого тебе уже не предложат детскую банку, верно?

— Да, все так говорят, — согласилась Петойн. — Вы пришли сюда, чтобы сказать мне только об этом?

— Ну, не совсем. Мне бы хотелось поговорить с тобой об ответственности. О нашей ответственности перед миром, в котором мы живем. Я уверена, что ты понимаешь, насколько важны для всего нашего мира пьесы Бланди. На самом деле, это мои и его работы. Люди на нас надеются. Мы помогаем им жить в этих сложных условиях.

Говоря это, Мурра одновременно пыталась расшифровать выражение вежливости на лице девушки. Потом она продолжила:

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ты считаешь, что мое участие в создании этих пьес не так уж и важно, не так ли? Ты считаешь, что самый главный — это Бланди, что, помимо всего, будущей зимой мне исполнится почти четыре года, и я уже буду старовата, чтобы играть в его пьесах, так? — Она кивнула, это было дружеское, все понимающее согласие. — Если ты так считаешь, то ты права. Но ведь самое главное при этом, что думает сам Бланди. Разве ты не согласна?

Петойн пожала плечами. Мурра одарила ее своим серебристым смехом.

— О, не думай о том, что я тебе тут наговорила, дитя мое, добродушно сказала она. — У меня есть ужасная привычка читать в мыслях других людей. Так что поверь, я знаю, о чем ты только что подумала.

Петойн подошла к ней и встала лицом к лицу.

— Единственное, о чем я думала только что, это о том, как бы поскорее закончить работу, потом успеть домой, чтобы помыться, а потом пойти послушать Бланди на стадионе. Вы не собираетесь туда?

— Милая, да как же я могу идти на стадион? — с удивлением в голосе спросила Мурра. — Мне надо работать! Но я все услышу от самого Бланди, когда он вернется домой. Потому что он всегда возвращается домой, ты же знаешь.

То, что Мурра собиралась на отработку своего налогового времени, было правдой. Никто не уклонялся от своих обязанностей, потому что в общине всегда было, что делать. Но правдой было и то, что Мурра — будучи женой Бланди — всегда имела кое-какие привилегии в выборе работы, как и сам Бланди. И своими привилегиями она пользовалась несколько свободнее, чем делал это Бланди. Естественно, она не занималась политикой, как ее муж, но кое-какие послабления для себя требовать могла.

В течение всего долгого года бывали периоды, когда некоторыми привилегиями просто необходимо было воспользоваться, если нужно было отказаться от физически тяжелой и неприятной работы, какой, например, занималась Петойн. А такой работы после зимы было множество. Взять, к примеру, строительство. Все, что снес километровой толщины ледник, нужно было отстраивать. И это был изнурительный, тяжелый труд, в который Мурра ну никак не желала ввязываться. Поля на фермах нужно было распахать и засеять — это тоже требовало массу работы; рыбацкие суда необходимо было отремонтировать или, чаще всего, строить новые — еще большая работа; следовало перемостить дороги, перетянуть линии электропередач, опять же, прочистить и перепроверить канализацию. На подобного рода работах люди трудились как проклятые, так что Мурре это ну никак не подходило.

В течение самых жестоких, ранних месяцев долгой весны она безоговорочно отрабатывала свое обязательное время в больнице. Во всяком случае, здесь не нужно было выходить на поверхность, причем работа не требовала особенного умственного напряжения и в большинстве своем была даже очень легкой. По мнению Мурры, самым тяжким для нее было, когда она занималась больничным бельем, чего терпеть не могла, и через несколько недель, ссылаясь на аллергию, переходила в другое отделение. Например, к новорожденным, где работы было поменьше, но раздражал детский рев и грязные пеленки. Поэтому она перешла в более крупное отделение, где содержались умирающие дети. Эти, во всяком случае, тихо лежали в коматозном состоянии или были одурманены наркотиками, что было то же самое, но даже сам вид сотен умирающих детей был для Мурры невыносим.