Остановка в Чапоме

Я приподнялся. За семь часов хода, иззябнув и окоченев, я столько думал об этом Бабьем ручье, где нас ждет теплая, жарко натопленная избушка, в которой можно отогреться и отоспаться, что не терпелось ее увидеть. Даже все мысли, связанные с поездкой в Сосновку, сейчас вытеснились этим простым и нетерпеливым ожиданием.

"Земля обетованная" выглядела сурово. Карбас заворачивал в неглубокий залив, где из воды торчали камни и скалы. Плотным и толстым слоем лежит по обрывам снег, сбегая круто к воде. На камнях, обсохшие по отливу, зеленеют большие ноздреватые льдины, загнанные сюда ветром и течением. Телышев, разом оживший, привстал, всматриваясь вперед, и поворачивал карбас на малом ходу то вправо, то влево, лавируя среди известных ему подводных камней. И я не сразу разглядел предмет наших семичасовых вожделений - маленькую, похожую на конуру избушку, приткнувшуюся на скале между камнями и снегом.

- Успели,- удовлетворенно произносит Володя.- Еще минут на двадцать опоздать - ни за что бы не войти...

Телышев направляет карбас к полузаваленной снегом расщелине, в глубине которой шумит ручей. Здесь стоит еще один такой же карбас. Вдоль тропинки, выбитой в крутом снежном откосе, протянут канат, цепляясь за который можно подняться на берег.

От избушки навстречу уже шли пастухи.

- Идите, без вас разгрузим,- легонько тронул меня за плечо Володя, когда я взялся за один из мешков с мукой.

Вокруг маленькой избушки сидят и лежат собаки, привязанные поодиночке к столбам и кольям, желтеет свежая щепа, только что напиленные и частично уже наколотые дрова. Под навесом у одной из стен белеют свежие полозья для саней.

Оставив рюкзак в сенях на ворохе оленьих шкур, я толкнул дверь и вошел внутрь.

Избушка была маленькой, прокопченной, как банька, густо наполненной едким дымом печки, перемешанным с табачным дымом. Два крохотных оконца смотрят в разные стороны - на море и на тундру. Вдоль стен два деревянных топчана, покрытые оленьими шкурами, достаточно широкие, чтобы на каждом из них могло уместиться по два человека. Между ними - столик с кружками, пачками сахара и печенья, а рядом - деревянные, добротно сколоченные лавки.

Возле двери грудой висят ватники, куртки, брезентовые и клеенчатые оранжевые плащи, лежат резиновые сапоги. Под закопченным потолком на еловом шесте и толстых проволоках, протянутых от стены до стены, сохли толстые шерстяные носки и суконные портянки. На одном из подоконников в коричневой пластмассовой коробка - переносный телефон, подключенный к линии. Все здесь являло обстановку вечного похода, бивуачного жилья, где у каждого с собой только самое необходимое для работы и для жизни, а остальное- в каком-то ином пространстве и времени.

Все это точно в таком же наборе я встречал в тоневых избах на берегах Белого моря, разве что на Летнем, Онежском да на Карельском берегах не было оленьих шкур. Все стояло на одних и тех же местах, но только сейчас меня поражает мысль о некоем универсальном минимуме вещей, необходимом человеку, чтобы выжить, и этим самым как бы лишающем его индивидуальности. Каждый из пастухов, безусловно, индивидуален, думаю я, вероятно, и отношения между живущими здесь людьми непростые, однако, когда потребности жизни сводятся к такому вот минимуму, оказывается, что всем нужно одно и то же - пища, тепло, возможность сна. И лишь когда все это есть, когда жизненный минимум обеспечен, просыпается индивидуальность и требует к себе внимания.

Дальше я не додумал, потому что дверь в избушку распахнулась и в сопровождении пастухов вошел Володя Канев, неся ящик с водкой.

- А для нас взял? - спрашивал его здоровый мужик с крупным, разбойного вида лицом, широкоплечий, с охотничьим ножом у пояса, в красной клетчатой рубашке, несмотря на холод, расстегнутой почти до пупа.

- Взял, взял! - усмехался Володя, осторожно ставя ящик под один из топчанов. Он скинул с плеча рюкзак и вынул из него три бутылки.- Знакомьтесь,- кивнул он мне на "разбойника",- это вот брат мой, Пашка, а это - наш бригадир, Елисеев Ростислав Матвеевич...

Елисеев, черный, худой, горбоносый, несколько заикающийся и оттого растягивающий слова, выглядел моложе всех, исключая Володю. Он казался сумрачен и немногословен, однако по поведению остальных чувствовалось, что бригадир пользуется безусловным авторитетом и уважением.

В ответ на рекомендацию он сдержанно улыбнулся, потряс мне руку, но ничего не сказал.

Третьим пастухом был дед Харлампий Кузьмич Терентьев, тоже худой, весь пегий, с черной, давно небритой щетиной на щеках. Вообще пастухи были как на подбор - высокие, статные, сильные, отличавшиеся от остального, в целом низкорослого населения Берега.

- Флеров, Сашка,- представляется еще один вошедший, носатый, долговязый, нескладный, с какими-то разными глазами, косящими из-под клочкастых бровей.- Связист...

- А Вася Ваганов где? - спрашивает Телышев, входя последним и негнущимися пальцами расстегивая вopoт малицы.