Остановка в Чапоме

- Обо всем этом хорошо нам с вами здесь за столом говорить,- сказал Котлов.- Вот и Владимир Яковлевич Устинов на колхозный Устав ссылается. А что толку? На бумаге - одно, на деле - совсем другое. Ведь в чем загвоздка-то главная? В том, что ни у колхоза, ни у колхозника голоса нет. Право голоса они имеют, да, сколько бы ни кричали, никто их слушать не будет! И планы у нас не наши планы, и продукция вся не наша, обязаны мы ее отдать, и деньги, что в банке лежат, тоже только числятся нашими. А попробуй их взять, потратить на что-либо дельное, людям помочь, дома построить или еще что... Да просто заплатить за работу по совести, а не по расценкам! Никто не позволит. Почему? Да потому, что деньги эти - как бы условные, видимой реальности не имеют, могут только со счета на счет переходить... Вот тебе и весь сказ! Так что по нам лучше бы уж прямо закрыли все колхозы, тем более что в них давно уже нет ничего коллективного - все на долги государству ушло, давным-давно никаких "делимых" фондов нет. Да и кто когда позволит колхозному собранию самостоятельные решения принимать, когда без нас председателей снимают и назначают? Простой сетевой дели для колхоза нет, чтобы рыбу ловить, а купить ее - нельзя! Кто же продаст колхозам необходимые стройматериалы, машины, горючее, аппаратуру и прочие нужные вещи? Никто - все по Госснабу идет...

Что я мог ответить на это? Только одно: что это прямое нарушение закона, и, стало быть, начинать надо с него - с приведения норм жизни в соответствие с законом. В том числе и с самым главным законом нашей страны - с ее Конституцией, в которой все это предусмотрено.

Но старый бухгалтер только безнадежно махнул рукой...

ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ, 1983 год. Стрелков, "Севрыба" и другие

1.

По коридору топот стада носорогов. Стонут половицы, прогибаются балки, брызгами разлетаются ступени. Ходит ходуном только что построенная двухэтажная гостиница под пудовыми шагами земных тяжеловесов. Вниз... вверх... Лестница рушится вдребезги, но всякий раз я убеждаюсь, что ни с ней, ни с домом пока еще ничего не случилось. Потому что будят меня не хозяева африканских болот, а немолодые парни, поздней ночью возвращающиеся с работы - из такого же здания напротив, которое они сейчас конопатят и обшивают изнутри фанерой, или из цеха, строящегося на берегу. Причина грохота и шума - гнилые балки, на которые легло междуэтажное перекрытие, мокрые от позапрошлогодних дождей и прошлогоднего снега брусья - старые брусья ветхих, разобранных домов Мурманска, которые привезли сюда, за тридевять земель, чтобы выстроить гостиницу.

Не для туристов: Терский берег теперь для них закрыт. И не для шабашников, которые сейчас в ней живут и ее доделывают. Для колхозников. Точнее - для колхозных охотников, которые будут собираться здесь ранней весной на зверобойный промысел, за последние десятилетия полностью перешедший в руки архангельских колхозов.

И, просыпаясь в очередной раз от грохота сапог по коридору, я не перестаю удивляться, что судьба снова привела меня в Чапому. В ту Чапому, о которой я столько писал и вспоминал, полагая, что уже никогда на рубчатый песок здешнего отлива не лягут отпечатки моих резиновых сапог и с высокого угора не откроется вдруг древнее поморское село на наволоке, охваченном с трех сторон сверкающим ультрамарином реки и моря..

Все получилось иначе. Далекий "завтрашний" день, о котором я когда-то думал, вдруг оказался днем сегодняшним со всеми его заботами и сомнениями. И, конечно же, надеждами.

Тогда, в конце шестидесятых начале семидесятых годов, попадая на Терский берег то с борта парусной шхуны, то с "Соловков", совершавших регулярные рейсы между Архангельском и Кандалакшей, живя подолгу в селах, мне удалось узнать и увидеть многое.

Стоило закрыть один колхоз, как жизнь на большом пространстве берега останавливалась. В самом селе по инерции она еще тащилась: работали движки, освещая дома, не сразу закрывался магазин, на почту поступали газеты, письма, пенсионные переводы, но уже не было правления колхоза и сельсовета, за любыми справками надо было куда-то лететь или плыть, распускала учеников школа, закрывались клуб и медпункт. На улице и за околицей постепенно затихал перезвон коровьих ботал, блеяние овец и визг поросят: в один из дней ферму переводили в другое село, а там, за неимением места и кормов, лишнее - "чужое" - стадо пускали осенью под нож. Опустевшие здания ветшали. Если их не перевозили сразу, то постепенно разбирали на дрова, поскольку заготавливать дрова в лесу или из плавника уже не хватало рук.

Прежние колхозники, кто помоложе и поздоровее, особенно если у них были дети, не найдя себе жилья и работы на новом месте, отправлялись в города, искать свою судьбу.