Остановка в Чапоме

Сейчас, разогреваясь, она отдает нам тепло, стреляя горящими поленьями в своем обширном чреве. На припечке пофыркивает закопченный чайник, налитый чуть янтареющей водой из ручья, круто падающего в море в глубокой тесной ложбине. И вот теперь, когда все тяготы пути остались за порогом до завтрашнего утра, а сама изба, ожившая и разогретая, стала казаться нам вековечным нашим домом, мы пытаемся заглянуть в будущее Берега.

Вероятно, и те, кто строил избу, кто жил в ней долгими осенними ночами, когда бьет дождь, ревут ветер и море, когда трудно заставить себя шагнуть за порог по нужде или за водой, тоже задумывались о своем завтрашнем дне. Я пытаюсь представить себе этих людей, промысловиков, и картина, вставшая перед глазами, вдруг напоминает мне еще об одном промысле терчан, ставшем за последние годы главным.

- А как же мы о зверобойке забыли? - спрашиваю я Георги.- Она-то уж безусловно останется, так что и семга, и олени на ее фоне будут скорее, подсобными, чем основными промыслами! Ведь это она спасла колхозы Берега от окончательного разорения, поддержала, повела вверх и дальше, как то задумывали Каргин и Гитерман...

Георги не спешит с ответом. Он неторопливо пьет чай из большой эмалированной кружки, поглаживает запущенные им снова рыжеватые усики и смотрит в окно на море.

Потом поворачивается ко мне:

- Так-то оно так, да только, похоже, дни беломорской зверобойки сочтены. Если не в следующий сезон, то через год-два ее придется совсем закрыть. Или резко сократить забой. Это тяжело ударит по экономике колхозов, но надо спасать от конечной гибели беломорское стадо гренландских тюленей. Знаете, о чем молчат по бедные реляции и что не дают сказать зоологам? О том, что в этом стаде, в котором мы избивали громадную часть новорожденных, а еще больше губили и кромсали винтами ледоколов, осталась или зеленая молодежь, или перестарки под тридцать лет Старики и дети, совсем так, как еще недавно было в северной деревне. Там - некому было работать, здесь - некому воспроизводить... Такие вот дела! И если мы не остановим это избиение, не последуем рекомендациям зоологов, через несколько лет тюленей придется покупать за границей и завозить в Белое море для акклиматизации.

- А как же тогда чапомская база?

- Никак. Она сделала свое дело, помогла, несколько раз окупила себя, ее можно законсервировать. Или она будет работать в более спокойном режиме, с меньшими доходами… С этим придется мириться.

- И вся кооперация берегов Белого моря, о которой говорил когда-то Мурадян..

- ..пойдет на какой-то другой основе, если она вообще осуществима. Только и в нее я не слишком теперь верю! Это ведь тоже одна из спасительных утопий, поскольку требует высокой организации труда с каждой стороны. Кооперация - дело выгодное, но строится она на точном расчете и на безотказном взаимодействии партнеров. В противном случае ей приходит конец. Как той же межхозяйственной кооперации, которая поначалу спасла Берег. Едва "партнерам" дали чуточку воли - я говорю о предприятиях "Севрыбы", от которых требовались деньги и материалы,- те сразу стали от нее отказываться. Они не получали отдачи, вот и все! Каргин называл это "долг деревне возвращать"…

Вот еще один пример, подтверждающий мою мысль о том, что все попытки вырваться из плена колхозной системы внутри самой этой системы - не более чем паллиатив. Проходит время, и то, что казалось безусловным достижением, шагом вперед, закреплением позиций, начинает отпадать, как пересохший лист. Черешок больше не держит его на ветке, потому что лист выполнил свое предназначение. А ведь то, о чем мы сейчас говорим, было придумано не журналистами. Это был результат "мозговой атаки" людей, прямо заинтересованных в поднятии экономики, в спасении гибнущей деревни, которым было ясно, что так жить дальше нельзя. Надо двигаться, надо плыть - но куда?

Еще несколько лет назад такие опыты казались нам перестройкой. И только после семилетия ожесточенной борьбы теперь понимаем, что не перестраивались, а по-прежнему латали кафтан бессмертного Тришки, вместо того чтобы скинуть его раз и навсегда и сшить новую одежду "на вырост". Но для этого следовало изменить не угол зрения, а структуру сознания, выйти за магические рамки квадрата, образованного девятью точками. Однако нас так долго водили за руку с повязкой на глазах, что, даже обретя свободу, мы их по-прежнему прикрываем и щурим, отказываясь воспринимать мир во всей его цветовой гамме. Мы боимся причудливых форм и красок живых цветов, потому что привыкли к штампованным пластмассовым и восковым; с тревогой обнаруживаем, что ночь совсем не черна, а наполнена множеством звезд и таинственным светом луны; отказываемся верить, что день создан не только для бесконечной унылой работы, но для любви и радостного творчества, которое приносит куда более важный и драгоценный результат, чем подневольный "плановый" труд...

Как все это, оказывается, сложно понять и принять!