Остановка в Венеции

Винченцо отвел меня домой, по дороге вполголоса излагая наставления. Я должна прятать кольцо от любопытных и злых глаз. Я ответила, что не расстанусь с кольцом, даже если придется носить его на шее под рубахой. Он смягчился, услышав мои слова, и сказал: «Я рад за тебя, Клара. Ты снискала любовь прекрасного и одаренного человека, достойного твоей утонченности и преданности». Я остановила его и поцеловала. И брат улыбнулся, посмотрев мне в глаза. «Помоги нам Бог», — сказал он.

10 мая

Я по секрету поведала Таддеа о нашем обручении. Она обрадовалась, хотя с Дзордзи пока не знакома. Я пообещала, что, когда счастливое событие произойдет, она будет ликовать еще больше. Щедрая душой Таддеа тут же загорелась идеей сделать нам подарок. Я поблагодарила подругу и обняла, напоминая на всякий случай, что никто не должен знать о нашей связи: у Нукки повсюду глаза и уши. «Если тебя спросят, здесь ли я была, скажи, что да». Таддеа заверила, что так и сделает, и, посерьезнев до неузнаваемости, напутствовала, чтобы я вела себя мудро, разумно и трезво.

Я приходила в покои Дзордзи одна. Еще до того, как открылась перед Таддеа. Мне страшно от собственной дерзости, но как же нам еще быть? Мы не совершали блуда. Однако отрицать влечение было бы наивно.

13 мая

Какая же Таддеа разумница и выдумщица! Ее подарком мне стал мой портрет, который напишет Дзордзи. Заказчиком выступит ее брат Джакомо. Z испросил у Винченцо позволения писать меня не в мастерской, где он чувствовал бы себя неловко под градом колко стей, а в своих покоях. Винченцо, вдохновленный мыслью о портрете, разрешил, хоть и скрепя сердце. Подозрительность ему неведома. Сколько дней наедине впереди!

3 июня

С превеликим удовольствием следуем новому распорядку: я сижу перед своим учителем, наблюдая, как он с головой погружается в работу и по лицу его, словно быстрые облака над живописной долиной, пробегают тени сосредоточенности и вдохновения. И я сознаю, что это меня он изучает и силится постичь. Он принес мне красивую красную накидку, отороченную мягким мехом, — такие, по его словам, в ходу у северных художников, — чтобы оттенить мою кожу. Накидка мужская, но мне подходит, потому что, как он сказал, я настоящий живописец и не одного художника-мужчину могу заткнуть за пояс. На шее у меня белый шарф — знак нашей женитьбы. На портрете я буду Лаурой — идеалом Петрарки, но не таким недостижимым. Скорее, подлинной, осязаемой мирской красотой, которая сама по себе проникнута божественной тайной и светом, как всякая мечта. «Думай о своей работе, Клара… И обо мне», — добавил он, улыбнувшись. Как будто в его присутствии я могу отвлечься мыслями на что-то еще…

Так мы трудились ежедневно в течение двух недель. Он смотрел и смотрел на меня, но видел при этом, кажется, что-то другое, потустороннее — ни разу не случилось так полюбившегося мне скрещения взглядов. Он наносит мазки резко и быстро, постоянно что-то меняет и варьирует, весь поглощенный, устремленный, нацеленный, и глаза полыхают огнем.

Три дня назад он остановился. Несколько мгновений сидел, разглядывая картину, потом подошел ко мне. «Клара, — спросил он, — ты отважишься?» Он смотрел с нежной, почти покаянной улыбкой. Я поняла, что для исполнения замысла ему что-то жизненно необходимо. Он хотел, как я догадалась, перенести этот портрет в ту же плоскость, что открылась ему в пейзаже с бурей — воплощение мирской божественности, чтобы через этот образ выразить свою любовь ко мне. Я без возражений сбросила накидку, расшнуровала сорочку и спустила ее до талии. Он заново обернул накидкой мои плечи и вернулся за мольберт. Безмолвно. По его лицу я видела, как глубоко он тронут.

Так я позировала еще три дня. К вечеру третьего он отошел от мольберта и проговорил вполголоса: «Готово». Я подошла, завернувшись в накидку. Мы молча стояли и разглядывали плод его труда. «Такого никто никогда не делал, Клара. Оставить так? Или изменить?» Пораженная до самых глубин сердца лаконичностью и мастерством изображения, являвшего собой мой истинный портрет, я подошла к учителю и, обвив его шею руками, прижалась к нему со всем жаром своей любящей души.

В тот вечер мы впервые познали друг друга до конца. Отныне мы едины пред Господом, хоть и не пред церковью. Если священный экстаз существует, он был явлен нам нынче.

9 июня