Останусь...(СИ)

Троттл, дрожащими руками кое-как одевшись, прыгнул в седло «Харлея». Он не смотрел вокруг, не попытался удостовериться, что друзья следуют за ним. Не разбирая дороги, байкер гнал по пустым темным улицам чужого города, летел так быстро, как только мог. Не слышал, как Винни связался с Чарли, предупреждая, что дома беда, и они срочно возвращаются на Марс. Не слышал, как его команда спрашивала, какой у них план.

«Останься!» — сколько раз он слышал от серой мышки эту просьбу, обещал и… уходил прочь. Знал, что она будет ждать его, будет там, где дом, там, куда он всегда сможет вернуться.

И вот наконец об этом молил он сам. Об этом кричала его душа.

Впервые ее губы прошептали эту просьбу тогда, когда он, студент юрфака лучшего в столице университета, бросил учебу и вступил в ряды марсианского сопротивления. Тройка молодых байкеров, решив, что довольно им лишь читать в новостях о геройских атаках Борцов за свободу на захватчиков и отсиживать хвосты на занятиях, гордо объявили семье серого, что записались добровольцами, чтобы бороться под началом Стокера с творящими беспредел плутаркийцами. Троттл не помнил, как прикрыла рукой рот мама великана, поймав в маленькую ладошку крик ужаса, как схватилась она за сердце, но он ясно помнил, как беззвучно прошептали «Нет! Останься!» губы кузины Модо, шестнадцатилетней мышки с длинной черной косой. Семья Карабины жила по соседству, и девушка будто случайно заглядывала в гости к тетке каждый раз, как видела около ее дома блестящий новенький «Харлей». В тот день совсем еще юная девушка, опускавшая глаза каждый раз, как его видела, впервые посмотрела прямо своими бездонными светлыми глазами и, глядя в самую душу, молила. Но ее беззвучная просьба ничего не могла изменить: их с друзьями звал долг.

Ее второе «Останься!» окутывала дымка алкогольной вседозволенности и желания забыться. В тот день они трое, впервые отпущенные в увольнение молодые солдаты, нюхнувшие за полгода службы пороху и попробовавшие крови, сидели на веранде дома Модо, пили крепкую домашнюю настойку его матушки, жмурясь от каждого глотка, и пытались сбежать от того, что повидали. Когда друзья, пошатываясь, впервые за многие месяцы отправились спать в чистые постели, Троттл решил ненадолго заглянуть в гараж, чтобы заполировать и закрасить царапину на корпусе «Харлея», до которой не доходили руки уже пару месяцев и которая его бесила каждый раз, как попадалась на глаза. Около ворот он столкнулся с Карабиной, будто бы случайно заглянувшей в поздний час поприветствовать кузена. И снова ее взгляд — просящий, ищущий чего-то — нашел его глаза. И, найдя в этот раз ответ, поманил к себе. Прервав ее смущенное приветствие на полуслове, гонимый жаждой тепла и забвения молодой воин накрыл губы, так долго ждавшие его и с готовностью раскрывшиеся, своими. Вцепившись ему в плечи, она толкнула дверь гаража и решительно втянула их внутрь. Распаленный похотью, одурманенный постоянной близостью смерти, он прижал к себе хрупкое тело, будто бы в нем одном было все, что связывало его с беззаботной юностью, так скоро убитой на войне. Он целовал ее шею, плечи, гладил широкими ладонями бедра под легким платьем. Он почти потерял голову, когда усадил ее боком на мотоцикл, и ему было совершенно плевать на то, что ее ногти оставили глубокие следы на коже седла «Харлея», когда он вжался бедрами меж раздвинутых ног и расстегнул пуговицы на тяжело вздымающейся девичьей груди. Но что-то — возможно, совесть? — одернуло, заставляя опомниться, осознать внезапно, что она, Карабина, — родственница лучшего друга, что она значительно младше, что они знакомы с ее детсва, и никогда мышка не давала повода подумать, что с ней можно беззаботно провести ночь. Он попытался уйти, отстранился, замямлил что-то бестолковое о выпитом алкоголе, забормотал извинения, но она накрыла его рот теплой ладошкой, в самое ухо решительно прошептала: «Останься…» — и скинула с плеч державшееся на паре пуговиц платье…

«Останься!» — молил ее взгляд каждый раз, когда он приезжал к ней, сбегая из гарнизона хотя бы на пару часов. Сбегая от крови и грязи в кольцо теплых рук, к нежности губ. Она всегда ждала, ссорилась с родителями, которым не нравилось, что дочка уезжает куда-то в ночи с мужчиной, о котором они почти ничего не знают, а потом возвращается, пряча глаза, поджимая покрасневшие губы и вытряхивая из волос песок. А Троттл, даже не проводив ее до дверей, срывался куда-то. Нет, не куда-то! Он уезжал спасать их мир.