Остап Бондарчук

— Да, она трудна для того, кто исполняет ее ревностно и добросовестно.

— Вот, что касается доходов, милостивый государь, то они, видит Бог, не по моей милости, в ужасном виде. Слава Богу, что пан возьмет от меня это бремя, я ничего бы уже не придумал, просил бы только, чтобы пустили отсюда душу на покаяние. Между нами сказать, долги превышают состояние. Но я в этом не виноват. Ясновельможный граф, по своей нерешительности…

Тут он прервал речь и обратился с улыбкой к Остапу:

— А что, нельзя ли, милостивый государь, попросить вас к жене моей на чашку чая?

— Очень вам благодарен, я не пью. Мне хочется сейчас же приняться за дело.

— Сейчас? И не отдохнув?

— Сейчас, пан, сейчас.

— Но мы, пан, ничего не приготовили.

— Это нисколько не мешает, мне форм никаких не надо.

— Следовательно, пан прикажет призвать служащих?

— Сперва я попросил бы показать мне бумаги и объяснить, в каком положении находятся дела при текущих обстоятельствах.

— Бумаги, милостивый государь? Что касается до бумаг, то они все, то есть адвокатские или законные, лежат в уездном городе, а те, которые относятся к управлению — экономические и счетные, те по рукам у служащих.

— Но они тоже и у пана?

— Завтра я бы приказал собрать их.

— Признаюсь, пан, что не могу терять ни минуты, завтра я должен ехать в уездный город.

Управляющий почесал в голове, посмотрел внимательно на Остапа, хотел что-то сказать и замолчал.

— Видишь пан, — сказал он, помолчав, — прежде надо узнать в этой путанице положение вещей, с чего бы нам начать?

— С чего пану угодно, только бы поскорее.

— Пан ведь не знает, что это очень сложная машина.

— Я уже это немного знаю.

— А, тем лучше! Скажу пану, что я здесь потерял силы, здоровье. И теперь охотно, видит Бог, охотно пойду на покой.

Контору отделяли только двери от приемных комнат, управляющий сильно крикнул раз, другой, и из сеней показалась пригожая блондинка, довольно стройная. Взглянув на Остапа с кроткой и привлекательной улыбкой, она, жеманясь, сказала:

— Могу ли просить милостивого государя к себе покушать земляники и выкушать чашку чая?

— Очень благодарен, чаю не пью, земляники не ем. Мы тут сильно заняты.

— Но на минутку, ненадолго?

— Прошу извинить меня, пани, за отказ, но мне необходимо заняться делом.

— Пан к нам немилостив, — добавил Сусель.

Красивая блондинка, взглянув довольно сурово и презрительно на Остапа, повернулась и шепнула мужу:

— Я сюда пришлю чаю, когда уже пан так к нам немилостив.

— Следовательно, мы начнем? — торопил Остап.

— Вот бумаги! Пусть пан счастливо примется, — сказал управляющий, постепенно переходя из приятного в грозный тон.

— Без помощи пана я не желал бы начинать.

— Что тут напрасно воду толочь? Скажу откровенно: пан приехал сюда напрасно, потому что здесь трудно уже подать помощь.

— Почему?

— Потому что тут даже человек, который на этом зубы съел, ничего не присоветует.

— Что же будет?

— Что? А что быть должно. Ясно, что имение продастся, и владелец пойдет с сумою. Вот и все.

— Давно ты, пан, здесь управляешь? — спросил его Остап.

— Для чего пан об этом спрашивает? Лет десять, но я не виноват, я делал, что мне делать приказывали.

— И пан все позволял, не стараясь ни рассудительностью, ни доброжелательным советом наставлять графа на путь истинный, видя упадок имения, пан не удалился вовремя?

— А мне что же до этого? Мною распоряжались, я исполнял, а что случилось после, в том я умываю руки. Я тут ни в чем не виноват.

— Это окажется.

— Что же может оказаться? — воскликнул пан Сусель. — Ничего, и ничего не будет.

— А поэтому что же мне тут делать? — спросил иронически Остап.

— Делай, пан, что хочешь, а мой совет — не вмешиваться бы не в свое дело, потому что ты тут, пан, не найдешь ни начала, ни конца.

— Попробуем сперва, — сказал Остап, садясь за стол. — Прикажите позвать, пан, кассира, писарей и служащих.

Пан Сусель остановился, посмотрел, пожал плечами и, идя к дверям, начал что-то нетвердым голосом приказывать мальчику, который на пороге показался с чаем. Потом, шагая по комнате, отрывистыми словами, половину про себя, половину громко, говорил:

— Делай, пан, что хочешь! Это не моя вина, я тут ни на волос не сделал упущения, совесть моя чиста. Я потратил жизнь свою на эти дела и никого не боюсь, пусть кто хочет, судит.

Видя, что Остап начинает рассматривать бумаги, он снова спросил его:

— Так пан и в самом деле за дело берется?

— Не шутя, думаю заняться, и сейчас же. Желаю, чтобы и пан без отлагательства принялся за сдачу бумаг и кассы.

— Кассы! — повторил Сусель. — Но разве ты, пан, думаешь, что у нас есть касса? Я уже не помню, когда я тут грош видел.

— Это удивительно, — возразил Остап. — Однако я здесь у пана не вижу недостатка, экипаж видел порядочный, и фортепиано слышал, и в доме все так хорошо.

— Что ж ты, пан, воображаешь, что человек существовал и жил только по милости графа? Жена моя, однако, тоже принесла кое-что в приданое, а я явился сюда не с голыми руками. Еще и то будет милость Божия, если я свое спасу, потому что все истратил, помогая графу. А кто знает, кто за это заплатит, разве Бог?