Остатки былой роскоши

– И ты хотела, чтоб я оставил все как есть? Неужели не поняла, что ни меня, ни тебя, ни ребят не оставили бы в покое они же? Додавили бы. Им приятно смотреть на противника, только когда он лежит в гробу. Если б я не умер, за меня взялись бы снова, не позволили заниматься никаким делом. Ты не поняла, что мы поставили цель остановить их? Нельзя покорно сносить, когда тебя бьют. Это важно, когда ты знаешь, что способен защитить себя и свою семью, иначе безнадега задушит, жизнь будет прожита зря. Да, нашей главной целью было вернуть деньги, которые у меня отобрали. Но это же справедливо. А еще ребята, как и я, хотели за все отыграться, потому и придумали покойника. Когда получили деньги, на этом решили закончить. Я разыскивал Хрусталева, чтобы сказать: комедия закончена. Что уж он подумал – не знаю, но убегал от меня, как от черта...

– Еще бы! От покойника же убегал.

– Думаю, от себя, – горько усмехнулся Рощин. – А тут Кима выкрали... Мне стало страшно, честно. Я понял, что они ни перед чем не остановятся, тогда и добил их. И не жалею. Арнольдыч прав, человек должен знать, что за подлость придет наказание. Но все кончилось благополучно: сын жив, деньги мы разделили. Не такой уж я жмот, как обо мне говорили Туркина и Ежов. Теперь ребята поправят свое положение, вернут близким уверенность в завтрашнем дне. Разве это плохо? Скажи, Майка, плохо?

– Я уже не знаю, что хорошо, а что плохо, – всхлипнула она. – Я только знаю, что мне и Киму было очень одиноко все эти годы, мы тоже считали дни, когда ты вернешься, и не хотели, чтобы ты снова сел в тюрьму. Я знаю, что для всех ты умер, значит, мы не сможем открыто показываться в городе. Я знаю, что хочу элементарного бабьего счастья, которого у меня так и не было...

– Будет, – заверил Рощин. – Мы уедем туда, где нас не знают. Мне же действительно нельзя показываться здесь при свете дня. Мы уедем, я обещаю тебе счастье, любовь, все то, чего мне самому не хватало очень долгое время. Так как? – Она молчала, нервно теребя край одеяла. – Если бы я этого не сделал, оставшаяся половина жизни покатилась бы под откос. Наверное, я бы начал пить, чтобы заглушить вину перед ребятами, которые ждали от меня поступка и помощи. Я бы не простил себе, что превратился в покорного ишака, размазню. В конце концов, и ты бы меня бросила, потому что от слабого человека нет радости. А сейчас я чувствую, что способен многое сделать, если только вы с Кимом будете рядом. Что скажешь? Начнем все заново, Майка?

– А ты не вздумаешь и там устанавливать справедливость? – сдавалась она.

– Нет, – рассмеялся Рощин. – Я хочу просто жить.

Майя несмело прижалась к нему, как будто не была уверена, хочет она вернуть его или нет. А Рощин обнял ее с невероятной силой, потому что жить – для него значило каждый день видеть Майку и Кима. Без них все теряет смысл, все. Ему понадобилось много времени, чтобы понять это.

– Ты холодный, как покойник, – сказала Майя.

– Промок, – тихо произнес он. – Согрей, а...

В окно робко заглянуло утро. Дождь прекратился, лишь редкие капли стекали с крыши и ударяли по карнизу, нарушая тишину. Майя спала, а Рощин нет. Быстро светало. На душе Рощина тоже было светло. Он думал. Думал о будущем, отпустив от себя наконец прошлое.

Зиночка не вставала с кровати, хотя могла – ранение не представляло опасности для жизни. Но медсестры, врачи и санитары смотрели на нее с брезгливостью. Во всяком случае, ей так чудилось. Она не представляла, как выйдет в город, где теперь будет работать, жить. Ее навещали некоторые коллеги, возможно, делали это не искренне, а приходили посмотреть, как Зиночка справляется с ударами судьбы. Муж и дочь не появлялись в больнице. Она похудела, внутри поселилась боль и... раскаяние. Зина лежала и думала: «Почему он меня не убил? Почему?»

На этом же этаже лежал и Валентин Захарович. Аля навещала его регулярно.

– Водитель не виноват в том, что произошло с вашим мужем, – говорил врач Алевтине. – Скорость не превышал, сигналил. На дороге у вашего мужа случился инсульт, потому он не способен был увернуться от машины, остановился.

– Я не буду подавать в суд на водителя, – тихо сказала Аля.

Она слушала врача с какой-то непонятной улыбкой. То ли то была растерянность, то ли непонимание случившейся трагедии, то ли откровенная радость. Что ж, в таких ситуациях родственники пациентов ведут себя более чем странно. Однако врачу предстояло сказать самое страшное:

– Должен огорчить вас, именно удар машины осложнил положение вашего мужа. С инсультом он справился бы, но позвоночник поврежден. Он останется инвалидом.

– Я не буду подавать в суд на водителя, – повторила Аля.

Врач ушел, Алевтина подошла к койке, на которой лежал ее муж, наклонилась над ним, долго молчала, глядя в его встревоженное лицо. У Валентина Захаровича отнялась и речь, только глаза жили. Аля улыбнулась и тихо, на ухо мужу, изредка проверяя его реакцию, заговорила: