Остаться в живых

— Почему? Может быть, потому, что время настало. Наверное, так ответить будет проще всего. Но это не вся правда. Почти перед самым его уходом я дал ему крупную сумму. В подробности вдаваться не стану. Назовем это бизнесом, сделкой. Крошке пришлось и пострелять, и подраться. В результате он очутился в больнице. А когда вышел, сказал, что завязывает.

— Вы дали ему деньги?

— Я человек чести, дорогая моя. Спросите об этом ван Гердена.

— Кто такой ван Герден?

— Затопек ван Герден. Бывший полицейский, бывший частный сыщик. Сейчас он, кажется, профессор психологии в университете.

— В каком университете? Кейптаунском?

— Дорогая моя, пути Господни неисповедимы. — Глаза Орландо Арендсе сверкнули. Он подозвал официанта и потребовал счет.

Винсент Радебе закрыл за собой дверь комнаты для допросов. Мириам Нзулулвази, насупившись, смотрела в большое, во всю стену, зеркало.

— Когда меня отпустят? — спросила она на языке коса.

— Присядь, сестра, — негромко и сочувственно ответил Радебе.

— Я вам никакая не сестра.

— Понимаю.

— Ничего вы не понимаете! Что я сделала? Почему вы держите меня здесь?

— Чтобы защитить и вас, и Тобелу.

— Вы лжете. Как вам не стыдно обманывать свою соплеменницу!

Радебе сел:

— Прошу вас, выслушайте меня. Прошу вас!

Она повернулась к нему спиной.

— Мэм, похоже, из всех здешних служащих только я один считаю Тобелу хорошим человеком. Мне кажется, я понимаю, что произошло. Я на вашей стороне. Ну, как мне убедить вас поверить мне?

— Очень просто. Отпустите меня! Я потеряю работу. Мне нужно забрать ребенка. Я не преступница. Я никогда ничего никому не делала плохого! Отпустите меня.

— Вы не потеряете работу. Обещаю.

— Как вы это сделаете?

— Я поговорю с руководством банка. Все объясню.

Мириам обернулась:

— Как мне вам поверить?

— Говорю вам, я на вашей стороне.

— То же самое говорила и белая женщина.

Менц права, подумал Радебе. Нзулулвази — крепкий орешек. Он сам вызвался пойти поговорить с Мириам. Ему было не по себе оттого, что она здесь, что ее арестовали. Мыслями он был с ней, он ей сочувствовал, но вред уже был причинен. Он долго молчал.

Мириам первой нарушила паузу:

— Что мне вам сказать? Что мне сделать, чтобы вы меня отпустили?

— Во-первых, сегодня утром вы давали интервью…

— А чего вы от меня ждали? Они явились ко мне на работу. И тоже уверяли, что на моей стороне.

— Нет-нет, вы не сделали ничего плохого. Но они… Журналисты могут как угодно исказить ваши слова, тем самым подвергнув вас опасности. Мы…

— Вы боитесь, что они напишут правду.

Радебе подавил раздражение, стараясь сохранить хладнокровие:

— Мэм, Тобела Мпайипели где-то скрывается. Он располагает очень важными сведениями… Есть люди, которые готовы пойти на все, только бы остановить его. Чем больше о нем пишут в газетах, тем опаснее становится его положение. Вы этого хотите?

— Больше я не буду разговаривать с журналистами. Вы этого хотите?

— Да, я этого хочу.

— Что еще?

— Нам нужно знать, почему он до сих пор не сдался.

— Спросите его сами. — Мириам поджала губы. Если всё обстоит именно так, как они утверждают, тогда она тоже ничего не понимает.

— Мы бы с огромной радостью. Мы надеялись, что вы поможете убедить его.

— Как? Я не знаю, что он думает. Я не знаю, что случилось.

— Зато вы знаете его.

— Он уехал, чтобы помочь другу, вот и все, что мне известно.

— Что он говорил перед отъездом?

— Я все уже рассказала тому цветному, который приходил ко мне домой. Зачем мне повторяться? Ничего нового не произошло. Ничего. Я буду молчать, я ни с кем не буду разговаривать, клянусь, только отпустите меня!

Радебе видел, что женщина вот-вот разрыдается. Он понимал, что она говорит правду. Ему захотелось погладить ее, успокоить. Но она, разумеется, не допустит ничего подобного.

— Вы правы, мэм, — сказал он, вставая. — Я обо всем позабочусь.

24

Ему очень хотелось вытянуться; руки и ноги онемели, плечо затекло. В кузове под брезентом было слишком тесно, жарко и пыльно. Казалось, они бесконечно едут по проселочным дорогам — сколько еще осталось? Ему нужен был воздух, нужно было выйти, пикап ехал слишком медленно, а драгоценные часы утекали, как вода в песок. Всякий раз, как Кос Кок сбрасывал скорость, Тобеле казалось, что они уже приехали, но оказывалось, что перед ними всего лишь очередной поворот, очередной перекресток. Нетерпение и неудобство росли, они стали почти невыносимыми. Наконец, гриква остановился, театральным жестом сдернул с него брезент и сказал:

— Коса, дорога свободна, сам смотри!

Яркий свет ослепил Тобелу. Он с трудом выпрямился, моргая, чтобы глаза привыкли к солнцу. Пейзаж изменился, теперь он был совсем не похож на пустынную местность Кару. Тобела увидел травянистую саванну — вельд — холмы и городок в отдалении.

— Филипстаун, — пояснил Кос Кок, проследив за его взглядом.

Перед ними расстилалась дорога; она убегала на север.

Они вдвоем с трудом выкатили мотоцикл из кузова по двум доскам, которые положили наклонно. Импровизированный настил просел под тяжестью мотоцикла, но снимать все равно было легче, чем грузить. Они спешили, боясь, как бы их не заметили из окон проезжающих мимо машин.