Оставленные

Двое Наблюдателей, мужчины, стояли на перроне железнодорожного вокзала и смотрели на элегантного бизнесмена, старательно делающего вид, будто их вообще не существует.

Мы не позволим забыть.

Двое Наблюдателей, женщины, шли по улице вслед за молодой матерью, толкавшей перед собой детскую коляску.

Мы будем ждать и наблюдать, доказывая,

что мы достойны выбора господа.

Вновь появились те же две фотографии, но со стертыми лицами Наблюдателей, блиставшими своим отсутствием.

На этот раз мы не будем забыты.

Часы с тикающей секундной стрелкой.

Ждать осталось недолго.

Со стены на них с тревогой смотрел мужчина – немолодой, чуть одутловатый, не очень красивый.

Это – Фил Краутер. Фил – мученик.

Лицо Фила сменила фотография молодого бородатого парня с горящим, как у фанатика, взглядом.

Джейсон фальцоне – тоже мученик.

Лори покачала головой. Бедный мальчик. Он ведь едва ли старше ее сына.

Мы все готовы стать мучениками.

Лори беспокоила реакция Мег, но лицо у той было непроницаемо. Они обсуждали убийство Джейсона и понимали, что подвергают себя опасности каждый раз, когда покидают «поселение». Тем не менее, от слова «мученик» ее бросало в дрожь.

Курение – символ нашей веры.

На стене появилось изображение сигареты – бело-рыжий узкий цилиндр на иссиня-черном фоне.

Давайте закурим.

Одна из женщин в первом ряду открыла новую пачку сигарет и пустила ее по комнате. Одна за другой женщины Синего дома закурили и выдохнули дым, напоминая себе о том, что время утекает и что им не страшно.

* * *

Девочки спали долго, и Кевин почти до полудня был предоставлен сам себе. Он немного послушал радио, но веселая музыка раздражала, навевала тоску, напоминая о более счастливых и шумных рождественских праздниках в былые годы. Лучше уж выключить радио, решил Кевин, почитать газету и выпить кофе в тишине, делая вид, что это самое обычное утро.

Эван Болзер. Это имя нежданно-негаданно само собой выплыло откуда-то из глубин памяти. Он как раз так и делал.

Болзер был давний университетский приятель Кевина. Спокойный наблюдательный парень, на втором курсе он жил с Кевином на одном этаже в общаге. Держался особняком, но во время весеннего семестра они с Кевином вместе посещали лекции по экономике. У них выработалась привычка пару вечеров в неделю заниматься вместе, после чего они шли в бар, где съедали по тарелке крылышек и выпивали несколько бокалов пива.

Болзер был интересным в общении – умный, ироничный, на все имел свое мнение, – но близко к себе никого не подпускал. Он охотно говорил о политике, о фильмах, о музыке, но мгновенно умолкал, как партизан, стоило кому-то задать ему вопрос о его семье или о том, как он жил до поступления в университет. Прошло несколько месяцев, прежде чем Болзер проникся доверием к Кевину и рассказал ему кое-что о своем прошлом.

У некоторых дрянное, но интересное детство. У Болзера детство было просто дрянное: отец ушел из семьи, когда ему было два года; мать беспробудно пила, но обладала достаточно привлекательной внешностью, и вокруг нее всегда вился какой-нибудь мужчина, а то и двое, хотя они редко задерживались надолго. Нужда заставила Болзера в раннем возрасте научиться заботиться о себе: если он не готовил еду, не ходил в магазин, не стирал, значит, никто другой за него это не делал. При этом каким-то образом ему удавалось великолепно учиться в школе, он получил хороший аттестат, что позволило ему поступить в Университет Раджерса, где ему предоставили полную стипендию. Хотя Болзеру все равно, чтобы прокормиться, приходилось убирать грязную посуду со столов в кафе «У Беннигана».

Кевин поражался жизнестойкости своего друга, его способности не пасовать перед невзгодами. История Болзера заставила его понять, насколько в сравнении с ним ему самому повезло: он вырос, не зная нужды, в полноценной, состоятельной, относительно счастливой семье, где его окружали любовью. Первые двадцать лет своей жизни он принимал как данность, что все всегда должно быть хорошо, что стоит ему упасть, как кто-нибудь непременно его подхватит и поможет снова встать на ноги. Болзер ни на минуту не допускал такой возможности: он знал наверняка, что можно упасть и больше не подняться, что люди вроде него не вправе позволить себе даже минутной слабости, не вправе совершить ни одной серьезной ошибки.