Оставленные

Кевин, как мэр, занимал место в одном из двух почетных автомобилей с откидным верхом, ехавших за траурной платформой, – в маленькой «мазде», которой управлял его друг и бывший сосед Пит Торн. Они замыкали автоколонну, медленно двигаясь на расстоянии десяти ярдов позади «фиата спайдера», в котором сидела почетная гостья, симпатичная хрупкая женщина по имени Нора Дерст, Четырнадцатого октября потерявшая всю свою семью – мужа и двоих детей, – то есть, по всеобщему признанию, понесшая самую тяжелую утрату из всех жителей Мейплтона. По имеющимся данным, утром у Норы случился приступ паники, у нее кружилась голова, ее тошнило и ей следовало бы пойти домой, но она преодолела свой страх с помощью сестры и находившегося рядом психотерапевта-волонтера, который был тут как раз на случай такой вот крайней необходимости. Сейчас Нора Дерст, казалось, полностью владела собой, величаво, почти как королева, восседая на заднем сиденье «спайдера», поворачиваясь из стороны в сторону и вяло помахивая рукой в ответ на спорадические взрывы аплодисментов, которыми ее приветствовали зрители, стоявшие вдоль дороги.

– Людей-то сколько! – громко заметил Кевин. – Не ожидал!

– Что? – заорал через плечо Пит.

– Ничего! – так же громко ответил ему Кевин, сообразив, что бесполезно пытаться перекричать оркестр. Духовые шли вплотную к его автомобилю, исполняя энергичную версию темы из полицейского сериала «Гавайи 5.0», причем уже давно, без конца одно и то же; Кевин даже стал сомневаться, знают ли они другие мелодии. Преисполненные нетерпения, музыканты были не в силах сохранять похоронный шаг и постоянно рвались вперед, иногда обгоняя машину Кевина, потом резко подаваясь назад, тем самым, наверняка, сея хаос в рядах пеших демонстрантов, замыкавших торжественную процессию. Кевин изворачивался и так и сяк, пытаясь поверх голов музыкантов разглядеть участников марша, но тех загораживал плотный заслон из бордовой униформы, серьезных молодых лиц с раздувающимися щеками и медных духовых инструментов, сверкающих на солнце как расплавленное золото.

Вон там, сзади, думал он, и есть настоящий парад, какого еще никто не видел: сотни простых людей идут небольшими группами, кто-то с плакатами в руках, на других – футболки с изображениями исчезнувших друзей или родных. Он видел этих людей на парковке, вскоре после того, как они разбились на отдельные колонны, и был до того потрясен представшим его взору зрелищем – непреходящим горем огромной массы народа, – что с трудом мог прочитать названия на их транспарантах: «Осиротевшие Четырнадцатого октября», «Союз скорбящих супругов», «Матери и отцы почивших детей», «Объединение обездоленных братьев и сестер», «Мейплтон помнит своих друзей и соседей», «Уцелевшие с Мертл-авеню», «Студенты колледжа Ширли де Сантос», «Нам не хватает Бада Фиппса» и т. д. и т. п. В параде также участвовали несколько традиционных религиозных организаций – Приход Скорбящей Божьей Матери, Храм Бет-Эль, Пресвитерианская церковь св. Иакова все прислали своих представителей, – но они плелись в самом хвосте, почти отдельно от остальных, прямо перед машинами спецпомощи.

* * *

В центре Мейплтона толпились сочувствующие. Улицы были усыпаны цветами, причем часть из них уже была раздавлена колесами автотранспорта, а оставшиеся скоро затопчут ногами. В числе зрителей было много школьников, но дочери Кевина, Джилл, и ее лучшей подруги Эйми среди них не было. Девочки крепко спали, когда Кевин уходил из дома, – как обычно, они где-то долго гуляли допоздна, – и он не решился их разбудить, еще и потому, что тогда ему пришлось бы смотреть на Эйми: та предпочитала спать в трусиках и тонких полупрозрачных топах, и он, когда видел ее полуобнаженной, не знал, куда девать глаза. За последние полчаса Кевин дважды звонил домой, надеясь, что его звонки поднимут девочек с постели, но те так и не ответили.

С Джилл он на протяжении нескольких недель пререкался по поводу парада – раздраженным полусерьезным тоном. С некоторых пор только в такой манере они и обсуждали все важные вопросы, что между ними возникали. Кевин уговаривал дочь принять участие в марше, чтобы отдать дань памяти ее исчезнувшей подруге Джен, но Джилл была непреклонна.

– Видишь ли, папа, в чем фишка: Джен все равно, пойду я на парад или нет.

– Откуда ты знаешь?

– Ее нет. Значит, ей на все плевать.

– Может быть, – согласился он. – Ну а вдруг она все еще здесь, и мы просто не видим ее?

Джилл, казалось, позабавило предположение отца.

– Это было бы хреново. Она, должно быть, целыми днями машет руками, пытаясь привлечь наше внимание. – Джилл внимательно обвела взглядом кухню, словно высматривая подругу. – Джен, – крикнула она, будто обращалась к глуховатому деду, – если ты здесь, прости, что я тебя не замечаю. Ты бы кашлянула, что ли. Хоть как-то дай о себе знать.

Кевин сдержал свое возмущение. Джилл знала, что он не в восторге от ее шуточек по поводу пропавших, но, одергивая ее в сотый раз, он бы этим ничего не добился.

– Милая, – тихо сказал он, – этот парад для нас, а не для них.