Оставшиеся в тени

Передавая ее воспоминания ничем не прикрашенной прямой речью, Ю. Оклянский достигает удивительного художественного впечатления. Опытный врач, мудрый человек, Рахиль Савельевна рассказывает о последних днях М. Штеффин, и мало-помалу нами овладевает сильное, скорбное чувство соприсутствия при кончине маленького, но чрезвычайно мужественного солдата… «Когда у нее бывало кровохарканье, — передает Ю. Оклянский слова Р. С. Шатхан, — а оно начиналось часто, смотрела на меня умоляюще, потом долго еще не давала уходить и держала замком за руку, знаете, как делают дети. А в то же время необыкновенная воля. Мгновенно могла перебороть настроение, воспрянуть, преобразиться. Она с трудом поднималась с кровати, но всегда пыталась это сделать сама, без посторонней помощи. А был короткий момент, когда ее чуть отпустило, глядишь, уже зашуршала бумагами… Очень ей не хотелось умирать. А умерла спокойно, крепко держала за руку, позвала: «Доктор, доктор!» И все».

«Сколько лет прошло, — сказала Юрию Оклянскому Рахиль Савельевна, — а не забылось. Почему — не знаю…»

Человеческая память избирательна. Труд писателя — это, по сути, та же память, но достигшая высокого совершенства благодаря сознательному волевому усилию: не дать исчезнуть, оставить нетленным, не позволить времени смыть и унести в Лету.

Такова задача, которую решал и решил своими биографическими повестями Юрий Оклянский.

Александр НЕЖНЫЙ

Шумное захолустье (Из жизни двух писателей)

Памяти моей матери Калашниковой Анастасий Михайловны, простой русской женщины, учившей меня мужеству.

Автор

Глава первая Тургеневская женщина перед судом самарских присяжных

…Увидишь, его творчество будет сильнее моего, и мне со временем придется перед ним преклоняться…

Александра Бостром — А. А. Бострому, письмо без даты. Куйбышевский архив.

Я не знаю до сих пор женщины более возвышенной, чистой и прекрасной.

Алексей Толстой. Автобиография, 1913 г.

Гримасы провинциальной Фемиды

22 января 1883 года на заснеженную площадь под высокие окна окружного суда, казалось, сходилась и съезжалась вся Самара.

Обогнув площадь и поднимая на раскате снежный вихрь, к подъезду подлетали наемные кибитки; степенной трусцой, позванивая бубенцами, подкатывали запряженные парами тяжелые кареты. Тянулись с разных сторон пешеходы…

По распоряжению председательствующего действительного статского советника Смирнитского в зал пропускали по заранее розданным билетам.

За деревянным барьером, отгораживающим преступника от публики, сидел всесильный предводитель дворянства Самарского уезда граф Николай Александрович Толстой, обвиняемый в покушении на убийство земского служащего Бострома.

Тридцатитрехлетний граф, плечистый, по случаю чуть бледный, с грустными глазами и драгунской выправкой, был известен в Самаре как самодур и кутила, однако не лишенный ума и фантазии. Последние качества были отлично знакомы его соперникам по дворянским выборам, где граф составил себе репутацию ловкого интригана.

Обстоятельства дела были таковы. В мае истекшего 1882 года двадцатисемилетняя графиня Александра Леонтьевна Толстая, умная, красивая женщина, начинающая писательница, во второй раз и теперь уже бесповоротно ушла от Толстого к мелкопоместному дворянину Алексею Аполлоновичу Бострому. Молодую женщину не остановила необходимость расстаться с тремя малолетними детьми. Не возымели действия ни угрозы мужа, ни уговоры родни — местных скудеющих помещиков Тургеневых, ни увещевания духовника и других священнослужителей, вплоть до специально посетившего ее на дому протоиерея самарской церкви.

20 августа в поезде, только что отошедшем от Безенчука в сторону Сызрани, произошла случайная встреча: лакей донес графу Толстому, что на этой станции в вагон второго класса сели Бостром с «ее сиятельством».

Через несколько минут в их купе послышались крики, раздался выстрел. Бостром был ранен. Сбежавшимся пассажирам он отдал револьвер, который успел отнять у графа.

Для того чтобы представить себе истинный размер сенсации, какой был для тогдашней Самары сам факт, что граф Толстой оказался на скамье подсудимых, достаточно знать, что представлял собой Самарский уезд, где Николай Александрович был бессменным предводителем дворянства чуть ли не всю свою жизнь.

В тогдашней Самаре значилось 68 329 жителей. Попечение уездного предводителя обнимало «жителей обоего пола» втрое больше — 207 710. Штаб-квартира уезда размещалась в губернском центре. И влияние уездного начальства в значительной мере затрагивало Самару.