Осторожнее с огнем

— О, я люблю его, чувствую это; но любя, трепещу и путаюсь. Пока скажу ему то, что просится из сердца, я должна быть уверена, что он любит меня всей душой, что все посвятит для меня.

— Все? О, есть многое, чем нельзя пожертвовать даже для любви!

— Да, честью, священными обязанностями… Но собой…

— Что же ты полагаешь делать?

— Ничего: буду его мучить, испытывать.

— И для того ты завлекла его, обманула?

— Да, чтобы любил и страдал. О, поверь, я вознагражу его за это — жалеть не будет!

Еще они шептались между собой, как Ян, которому запрещено было являться в Домброву, выискивая случая видеться с Юлией, приехал к знакомым дубам в надежде ее там встретить и попрощаться.

Юлия услышала топот, Мария первая догадалась, кто едет, и, не желая дождаться нового таинственного свидания, старалась увлечь подругу.

— Не пойду, — сказала Юлия решительно.

— Помилуй! Люди, которым все известно, узнают о наших прогулках, о том, что он бывает здесь и что же заговорят о тебе, обо мне?

— Пусть говорят, что хотят, а я делаю то, что обязана.

— Но теперь ты не обязана поступать так.

— Положись на меня.

Ян уже сошел с коня и их приветствовал.

— Теперь я убеждена, — сказала Юлия, обращаясь к нему, — что вы, подобно нам, полюбили это место.

— Или место, или тех, кого встречаю…

— Я знала, что вы закончите этим комплиментом.

— Я даже признаюсь, что ехал сюда в надежде вас встретить.

— Очень благодарны.

— В Домброве я быть не могу, а завтра или, может быть, сегодня, — уезжаю.

— Уже? — спросила Юлия.

— Завтра или даже сегодня.

— Непременно? — И она посмотрела ему в глаза, испытывая силу своего взора.

— Непременно.

— Так, что ни удержать, ни упросить вас?

— Кто ж бы меня просил, или удерживал?

— А если бы?

— Невозможно, — сказал Ян грустно.

— Чья ж воля, как собственная, удаляет вас отсюда?

— Воля отца моего.

— Склоняемся перед нею, хотя скажу откровенно, нам жаль вас. В каменистой и песчаной Литве вы позабудете о волынских знакомых.

— Я никогда не забываю того, что оценил раз в жизни, к чему…

Он не смел докончить. Взоры их встретились.

— Поезжайте с Богом! — сказала Юлия с притворным равнодушием. — Когда же мы можем ожидать вас?

— Через полгода.

— А, так скоро?

— Вы говорите — скоро?

— Разве я сказала?

Юлия говорила быстро, притворяясь ветреной и равнодушной, но сквозь это притворство пробивалась раздражительность. Ян был грустен.

— Которое у нас сегодня число? — спросила она.

— Первое августа.

Юлия начала считать по пальцам.

— Итак, значит, первого февраля…

— Закончится полгода.

— Как раз на масленице. Значит, в этот самый день вы приедете в Домброву?

— Вы приказываете?

— Разве же я приказывала? Нет… А вам угодно, чтобы я приказала?

— Сделайте одолжение.

— Извольте — приказываю. Первого февраля у бабушки будет большой танцевальный вечер, множество съедется гостей и председатель.

— И председатель?

— Непременно, и подкоморная, и Матильда.

Юлия говорила машинально, но взором постоянно вливала в дрожащее и больное сердце Яна новый пламень, новую боль, которые должны были питать его полгода. Она оторвала дубовый листок и подала его Яну.

— Что бы вы не забыли обещания возвратиться через полгода — вот зелень, которую прошу носить при себе. Первого февраля приглашаю вас на первую мазурку.

И она подала ему руку. Руки их задрожали конвульсивно; вся кровь, вся жизнь перешла в ту счастливую, которая коснулась ручки Юлии. И была минута такого увлечения, что изменилось насмешливое выражение уст Юлии; но это продолжалось миг, не больше.

— До свидания! — сказала она.

Ян не отвечал ни слова. Голова его закружилась. Долго и грустно смотрел он на Юлию, на Марию, которая молча прощалась с ним, бросился на лошадь и ускакал.

— Может ли она любить? — говорил он сам с собою. — Она только насмехается, она так холодна и равнодушна. А как дрожала ее рука в моей! Что говорили ее волшебные очи?.. О, бедная голова моя, бедное сердце — что делается с вами? Юлия, Мария! Обе!.. одна… Сам не знаю, безумствую!..

И он изо всей силы ударил серого, а Лебедь, непривыкший к этому, рванулся и как стрела помчал его. Когда скрылся молодой человек, Юлия упала на скамейку.

— Увижу ли я его когда-нибудь? — спрашивала она Марию. — Не огорчила ли я его своей ветреностью? Что он думает обо мне? Захочет ли возвратиться? О, Мария, спаси меня — сердце мое разрывается.

А Мария ласкала и утешала ее, как могла, хоть бедняжка сама требовала утешения, хоть страдала намного больше. И она любила Яна, но любовью без надежды, любовью, подобной песчаной степи без конца, где нет ни росы, ни источника. Вверху незаходящее солнце, внизу волны песков и ничего, ничего больше. Эта любовь, быстро возникшая, отталкиваемая, побеждаемая должна была навсегда остаться в сердце, невидимая взору, ничем не обрадованная, никогда не утешенная.

И это страдание было счастьем для бедной сиротки; любить хоть без рассвета и будущего — уже большая отрада на земле. Это сосуд, полный горечи, из которого с наслаждением пьет жаждущий; он выпил бы яду, томимый палящим зноем.

Так любила в тишине Мария, вся жизнь которой была жаждой — без капли росы, без прохлады.