Осторожно, стекло! Сивый Мерин. Начало

— Хочу сказать, что определённую неуверенность вызывает у меня личность неупоминавшегося сегодня Якова Анатольевича Флёрова.

Собравшиеся встретили это заявление недоумённым гробовым молчанием. Дело в том, что Яков Флёров не первый год исправно служил в главном театре страны освобождённым секретарём партийной организации, участвовал во всех без исключения зарубежных гастролях Большого, особенно балетной его части, так как в молодые годы сам подвизался на поприще ведущего артиста кордебалета и прекратил танцевальную карьеру исключительно по причине производственной травмы: открытого перелома безымянного пальца правой толчковой ноги.

Молчание прервал председатель расширенной комиссии. Он кашлянул в кулак и негромко сказал:

— Поясни.

— А чего тут прояснять? — грубостью ответил Жора на вежливую просьбу пожилого товарища. — И так всё ясно: намылился ваш Яков Анатольевич.

Председатель закрыл заседание, всех, поблагодарив за плодотворную работу, отпустил, а Никитина попросил задержаться. И когда за последним заседателем захлопнулась дверь, он так неожиданно обратился к Никитину, что ни пером описать, ни вслух сказать, ни даже про себя помыслить вряд ли кому под силу. Вкратце, приблизительный смысл этого неожиданного обращения следовало, по-видимому, понимать так: а не пойти ли тебе, Жора, со своей «определённой неуверенностью», на весьма определённое место?!?

Жору благополучно вычеркнули из списка «сопровождающих», лишили планового присвоения очередного воинского звания и, к довершению несчастья, недвусмысленно посоветовали заинтересоваться деятельностью биржи труда.

А когда через месяц с небольшим балетная труппа вернулась в Москву, выяснилось, что цифра улетавших на гастроли товарищей отличается от цифры товарищей, вернувшихся на Родину, ровно на одного гражданина, потому что «товарищем» с этих пор ему мог быть только небезызвестный волк из небольшого провинциального города Тамбова.

И имя этого гражданина — Яков Анатольевич Флёров.

Председателя расширенной комиссии, отвечающей за политическую благонадёжность советских людей, уволили с работы без выходного пособия, а на его место назначили Георгия Георгиевича Никитина.

Тогда-то его и стали называть, разумеется, за глаза «Жоркой-провидцем».

И надо сказать, что до того злополучного метельного февраля 85-го года никаких сбоев в работе у него не случалось.

А в феврале 85-го неугомонное Министерство культуры пошло на поводу уже у Соединённых Штатов Америки и сговорилось с коварными янками об очередных гастролях танцующей братии Большого театра Союза ССР. Справедливому же недовольству этим сговором со стороны «компетентных органов» руководство театра противопоставило труднооспоримый довод: «А почему не покичиться своими достижениями, раз уж мы в этой области, как выяснилось, «впереди планеты всей? У нас с вами что, много таких «областей»? Крыть было нечем, и «органы» капитулировали. Что касается «коварства» заокеанских партнёров, то тут вся надежда, и небезосновательно, была на Георгия Георгиевича Никитина, в которого лубянские товарищи свято верили и надеялись на его чудодейственное умение заблаговременно выявлять и предотвращать самые хитроумные намерения потенциальных невозвращенцев.

Тем не менее поездка за океан оказалась весьма непростой. Злонамеренность янок не преминула сказаться уже при пересечении советскими артистами границы в аэропорту имени ихнего бывшего президента Джона Кеннеди: чёрный как смоль пограничник никак не мог взять в толк, что означает слово «сопровождающий» в документах некоторых «этих загадочных русских», и требовал подробного разъяснения их обязанностей и функций. В результате долгих препирательств, уговоров и угроз в адрес американских спецслужб семерых штатных помощников «заместителя директора театра» Г. Г. Никитина пришлось ближайшим рейсом «депортировать» в Москву. Остались одни «внештатные» добровольцы, а с них, как показала многолетняя практика, спрос невелик. На плечи Георгия Георгиевича навалилась «усемирённая» тяжесть ответственности, и он, стремясь объять необъятное, в буквальном смысле слова разрывался на части: дни и ночи напролёт не смыкал глаз, а если на короткие моменты и удавалось-таки впасть в забытьё, то снился ему исключительно Рудольф Нуриев в обнимку с Михаилом Барышниковым. Бедняга вскакивал в холодном поту и сломя голову мчался проверять вверенный ему контингент.