Осторожно, женское фэнтези

Эльфийский язык, конечно, красивый, певучий. Даже обычно царапающая слух хрипотца Грина окрашивается мягкими нотками, когда он произносит незнакомые длинные слова, а баритон Оливера как никогда глубок и чувственен, и хочется слушать его, закрыв глаза, откинувшись при этом на мягкую кровать или утонув в душистом стогу, и чтобы милорд ректор говорил чуть тише, а мои руки обвивали его шею… Но нельзя же вот так! Или подайте мне сюда стог, или будьте людьми — говорите по-человечески!

Мои мысленные воззвания остались без внимания.

Не скажу, что маги на меня не смотрели — наоборот, смотрели всё чаще. То один, то другой. С сомнением, с тревогой. Похоже, дошли до уготованной мне роли живца. Решать без меня мою же участь было уже наглостью, поэтому я улучила момент и обратилась к инспектору:

— Знаете, что я подумала, мистер Крейг? Библиотекарю наверняка уже известно обо мне. О том, что я все помню и мои записи не меняются. Думаю, он захочет меня устранить. Да?

Ректор и доктор враз прервали практические занятия по эльфийскому разговорному.

— Мисс Аштон, я вам обещаю… — начал Оливер, но смолк, перехватив мой сердитый взгляд: раньше надо было говорить. И на понятном языке.

— Библиотекарь попытается меня убить, а вы его поймаете, — закончила я оптимистично.

Мне казалось, когда я избавила их от необходимости лгать мне в глаза, ректор должен был вздохнуть с облегчением, инспектор — обрадоваться, что приманка сама вызвалась, а Грин… ну не знаю… рукой махнуть… Но вместо всеобщего воодушевления в кабинете воцарилась напряженная тишина.

Первым отмер Оливер:

— Элизабет, я разделяю ваше беспокойство…

— При чем тут беспокойство? Вы не поняли, что я сказала?

— А вы сами поняли? — вступил Грин. И продолжил, обращаясь к другим участникам сцены: — Мисс Аштон не в себе после недавних потрясений, не стоит принимать ее слова всерьез.

— Это экспертное мнение, доктор? — поинтересовалась я зло. — Вы-то сами как, в себе? После недавних потрясений?

Добавила бы, что резкий переход от любовных томлений к исполнению прямых обязанностей мог плохо сказаться на общем психическом состоянии, но сдержалась.

— Я в полном порядке, мисс Аштон, — не слишком достоверно копируя холодную невозмутимость ректора, проговорил Грин. — А вот вам… Как вы себя чувствуете?

Последний вопрос он задал уже с другими интонациями и посмотрел при этом странно.

— Я прекрасно себя чувствую, — ответила я. — Почему, собственно, должно быть иначе?

Спросила и сама поняла: потому что он рядом. Совсем близко. И пришел сюда сразу после того, как применял магию.

Дыхание перехватило, внутри заворочалась тошнота. Почувствовав, что меня сейчас вывернет, я вскочила из-за стола и кинулась в соседнюю комнатку. Согнулась в углу, но смогла сдержать рвотные позывы. И в серые пески, к счастью, не провалилась. Кое-как дошла до кушетки. Легла. Свернулась трясущимся комком.

— Элизабет, — Оливер вошел и присел рядом. Провел рукой по моему плечу, унимая дрожь. — Очень плохо?

— Не понимаю, — простонала я. — Не было ничего, а потом…

— С этим мы тоже разберемся, — пообещал ректор.

— Да не с чем тут разбираться, — сказал от двери Грин. — И так ясно. Проблемы у вас не с магией. Проблемы у вас, мышка моя, с головой.

— Объяснитесь, доктор, — сурово потребовал Оливер.

— Объяснюсь. Но не с вами, милорд. Понятие врачебной тайны вам, думаю, известно. Состояние мисс Аштон я буду обсуждать только с мисс Аштон. Если она выразит такое желание. Я не привык навязывать свои услуги.

Я хотела подняться, но Оливер удержал:

— Еще будет время. А сейчас…

— Есть дела важнее, не так ли? — желчно предположил доктор.

— Не так, — зло бросил ректор. Хладнокровие изменило ему, но это и не диво: Грин кого угодно доведет. — Я хотел сказать, что сейчас Элизабет нужен отдых. Но я не целитель, и, если считаете, что вопрос не терпит отлагательств, спорить не буду. — Он встал и направился к двери. — Мы с инспектором подождем в коридоре.

Они с Крейгом вышли.

Мы с Грином остались.

Я сидела на кушетке в комнате для отдыха, а доктор стоял в дверном проеме, прислонившись к косяку. Долго глядел в сторону, словно специально, чтобы я могла оценить, что в профиль он куда интереснее, чем анфас.

— О чем задумались? — спросил, продолжая разглядывать что-то, несомненно, стократ интереснее полудохлой девицы.

— О том, что у его величества низкий лоб и нос картошкой, — ответила я честно. — Ваш клюв на монетах смотрелся бы лучше.

— Клюв? — наконец-то меня удостоили взгляда. Да какого! — На монетах?

— Ваш выразительный профиль, — исправилась я. — И не обязательно на монетах. Возможно, когда-нибудь учредят медицинскую премию и наградной знак имени вас, такой себе «Грин в петлице». Или медаль. На худой конец барельеф на стене лечебницы лет через… много… Почему бы и нет?

— Действительно, — хмыкнул доктор. — Не пропадать же такому выразительному клюву?

— Простите, я несу чушь, — пробормотала я виновато.

— Так боитесь услышать мой диагноз?

— Ваш — нет. Даже любопытно было бы. Но вы ведь собираетесь озвучить мой.

— Если у вас не осталось идей, к чему еще приспособить мой клюв.