Осторожно, женское фэнтези

Нас повели в комнаты. Хозяин шепотом рассказывал о чем-то доктору, тот так же негромко что-то уточнял, но особой обеспокоенности не выказывал, и я подумала, что случай не настолько опасный, как мнилось поначалу. А затем услышала женский плач. Или стон? Протяжный, вымученный стон-плач, показавшийся знакомым. До боли.

Сердце сжалось, а ноги приросли к полу, не желая переступать порог комнаты, за которым…

— Не бойтесь, Бет, — ободряюще улыбнулся Грин. — Многого от вас не потребуется. Просто смотрите, слушайте и следуйте моим указаниям.

Нужно было извиниться и уйти, но все мысли и чувства отключились, а из инстинктов остался один — подчиняться тому, кто старше, умнее и опытнее.

— Не нервничайте, Бет. У миссис Ланфорд это четвертые роды. Вы и опомниться не успеете, как все закончится.

…Он не соврал: опомниться я не успела. Двигалась как в тумане. Делала все, что он говорил. Только внутри жгло все сильнее, и даже плакать не хотелось от пришедшего давным-давно осознания, что слезами этот жар не залить. А потом словно лопнуло что-то. Прорвалось. Выплеснулось наружу, и оказалось, что это не кровь, не яд, не гной от запущенной раны — пустота. Застоявшийся в легких мертвый воздух, мешающий сделать новый вдох. И так стало… нет, не хорошо. Больно. Но это была уже другая боль, не та, что живет годами, а чистая острая боль от свежего пореза, который однажды затянется. Оставит шрам на долгую память, но болеть уже не будет. Разве что самую малость. Иногда…

— Бет, — Грин выглянул на крыльцо, куда я вышла, как только он отпустил меня. — Замерзнете без пальто. Пойдемте в дом.

— Мне не холодно, — сказала я, удивляясь тому, что умею говорить.

— Холодно. Вы просто не чувствуете этого сейчас, — он сжал в ладонях мои руки и заглянул в глаза, и я снова удивилась, что не отвернулась. — Простите меня, пожалуйста. Я не подумал, как это может подействовать на девушку… неопытную и…

— Нет, это… Это прекрасно. Ребенок. Живой здоровый ребенок. Он же здоров?

— Абсолютно. Чудесный сильный мальчик.

— Мальчик, — кивнула я. — У меня тоже был мальчик. Я видела, на УЗИ. И потом тоже, но… на мониторе он был живой. И здоровый. Отец говорил, нужно «жигуленок» наш покрасить, а то стыдно будет такого богатыря в обшарпанной колымаге возить… А потом «жигуленок» всмятку, и возить некому и некого. Такая вот вселенская справедливость…

Посмотрела на мужчину, все еще греющего мои ладони в своих, и улыбнулась. Не специально — просто почувствовала, что улыбаюсь.

— Наверное, думаете, что я сумасшедшая?

— Нет, — он покачал головой. — Сумасшествие я распознал бы. Но я не все понял из вашего рассказа. Что такое «жигуленок»? И «монитор»? А самое главное… кто вы такая?

Странный вопрос. Но ответ на него еще страннее: я не знаю.

— Пойдемте.

Я опять подчинилась. Послушно надела пальто, так же послушно переставляла ноги, позволяя вести себя куда-то. Когда идти стало некуда, а темнота и прохлада позднего вечера сменились уютным теплом и светом ламп, зажмурилась, на миг ощутив себя падающей в темноту терминала, а вернувшись в реальность, огляделась.

— Где мы?

Просторная гостиная. Мягкое кресло, в которое меня усадили, развернуто вполоборота к очагу, где тлеют за решеткой угли. На каминной полке — часы: два грифона, сложив крылья, поддерживают блюдо-циферблат, по которому движется, вздрагивая, тоненькая стрелка…

— У меня дома, — ответил целитель.

— А где кошка? — спросила я, чувствуя, что должна что-то сказать.

— Гуляет. Или спит где-то. Она же кошка.

— А у меня кот.

Какая теперь разница? А кот — не самая страшная правда.

— Кот, — повторила, словно хотела убедить присевшего на корточки рядом со мной доктора, в существовании этого кота. — Граф. Зовут его так — Граф. А вашу кошку?

— Кошка.

— Просто Кошка?

— Зачем что-то усложнять?

Он вышел из комнаты. Отсутствовал недолго… или долго — я не следила за временем… а вернувшись, вложил в мои ладони чашку с золотистым питьем, пахнущим травами и медом.

— Успокоительное?

— Чай, — ответил он.

И не спрашивал ни о чем. Хотя он ведь уже спросил. И все еще ждал ответа.

— Хотите знать, кто я? — усмехнулась, представляя, каким бредом покажутся мои следующие слова. — Я автор. Самый бездарный автор, которого только можно представить.

Мэйтин не говорил, что я не имею права рассказывать об этом. И я рассказывала. О своей книжке. О поисках кота на чердаке, оказавшемся терминалом. О самом Мэйтине, ни капли не похожем на свои изображения в храмах, язвительном, но добром мальчишке, не способном игнорировать звонки-молитвы и играть не по правилам. О том, что не писала ничего о ритуале, изменяющем реальность, а потому не знаю, кто его провел и зачем. И вообще ничего не знаю — слишком отличается этот мир от того, что я представляла, сочиняя свое женское романтическое, а причинно-следственные связи — сложная штука, и не исключено, что никакой я не демиург и не автор даже, а случайная жертва, по ошибке оказавшаяся в иномирной версии себя…

Рассказ закончился вместе с чаем.