Острее клинка

В книге на раскрытой странице была отметка карандашом. Агент прикинул: русскому осталось переводить больше половины; и в этот момент испытал к нему нечто вроде теплого чувства.

Значит, он и впредь будет корпеть над переводом и никуда со своего чердака не денется. Он хоть и революционер, а жить и ему надо. Жена его вчера из лавочки ни с чем вернулась — мяса в долг им больше не дали. И булочнику они задолжали, и даже за свечи. Вот какие дела, господа хорошие. Долго ли протянете? Интересно, на что он надеется? На перевод? А много ли за перевод платят?

* * *

Удары церковных курантов были, как всегда, тяжелы и вески. Они проникли в комнату сквозь мутное окно, отмеривая половину дневной работы.

— Я заснула, — виновато сказала Фанни, открыв глаза: она лежала, завернувшись в плед, подобрав колени к подбородку. — Мне даже сон приснился. Как будто гладиаторы напали на римлян. Они рубили друг друга мечами по щитам. Знаешь, с таким страшным звоном!

— Это церковь, — улыбнулся Сергей, откладывая перо и с удовольствием потягиваясь.

— Ты замерз?

— Нет, — солгал он, а сам тщетно старался не думать о том, как хорошо, когда горячий кофе, обжигая губы, согревает надолго грудь, а иззябшие ноги сладко оживают в валенках.

— Дай руки, — потребовала Фанни, — ну вот, я же знаю, что ты обманываешь.

— Вовсе я не обманываю, — Сергей не спешил освободиться, — просто рукам всегда холоднее, они ведь держат перо.

— Это одна рука. А другая? Она тоже, как ледышка.

— За компанию.

— Они у тебя всегда такие теплые…

— Они и сейчас теплые.

— Пока у меня. Я их не отпущу.

— А кто будет работать?

— Да, — вздохнула Фанни, — я мало тебе помогаю.

— Что ты выдумываешь? — упрекнул ее Сергей, мягко освобождая руки и вновь берясь за перо. — Чего я стою без тебя?

— Глупый. Меня не надо успокаивать, я в нашей любви не сомневаюсь. Но ведь ты сам говорил, что для мужчины любовь всего лишь один из островков на бурной реке общественной жизни.

— Так я говорил?

— Примерно так.

— Что-то я не помню, чтобы я тебе об этом говорил.

— Ты говорил не мне.

— Кому же?

— Одной моей подруге.

— Не помню.

— Тебе и не надо помнить. Ты ведь не из тех мужчин, которые способны жить одной любовью.

— Откуда ты так хорошо знаешь, на что я способен?

— Догадываюсь, — улыбнулась она.

— И ты думаешь, я без тебя смог бы жить?

— Жил ведь раньше.

— Так то раньше, — заключил он резонно. — Один в этой дыре я бы давно с тоски и холоду околел.

Фанни понимала, что он шутит, но ей были приятны его слова. В них она чувствовала преданность и ласку. А ей сейчас больше ничего и не было нужно. После смерти ребенка она все еще не могла прийти в себя. Да, наверное, это было и невозможно.

Прошлая жизнь, с ее радостями, печалями, казалось, принадлежала не ей, а кому-то другому. Там, в невероятной отныне дали, существовали студенческие сходки, восторги на драматических спектаклях, преклонение перед горсткой смельчаков, ушедших в подполье, дружба с прекрасной девушкой Соней Перовской…

С тех пор минуло два года, и на переломе этих лет — та страшная неделя, когда заболел и умер их мальчик.

За эти два года Сергей и его друзья перестали ей казаться недосягаемыми, легендарными существами. Она очутилась среди них и увидела, что они, как все люди, дружат, ссорятся, заботятся о хлебе насущном. Они жили на земле, а их врагами были обыкновенные, имеющие власть и оружие чиновники, полиция, жандармы. Но друзья мужа хлопотали не о себе и этим отличались от остального человечества. Они научили ее смотреть на самопожертвование, как на естественный поступок.

За границей не было опасности, как в России, но здесь им жилось еще тревожней, часто просто плохо. Особенно Сергею. Он рвался домой, но ехать ему запрещали. Месяцами он писал, склонившись над столом, и только она знала, чего стоили ему эти месяцы внешнего спокойствия и усидчивости. Хорошо еще, что работа была по душе. Но тут бы Сергей на компромисс не пошел и никогда бы не стал переводить какую-нибудь бульварщину.

Фанни устраивалась прямо на кровати, закутав ноги пледом, и аккуратно переписывала исчерканные, в милых каракулях странички. Она любила смотреть исподтишка на его красивую голову, любила наблюдать за выражением его лица. Она не побоялась бы сказать, что гордится своим мужем, и, наверное, была счастлива. «У вас все есть для полного счастья, — подсмеивался порой над ними их друг Николай Морозов, — даже дрова каждый день».

* * *

Привычный вид за окном помогал сосредоточиться. Сергей изучил его до мельчайших подробностей. Когда не вытанцовывалась какая-нибудь фраза, он перебирал подробности своего пейзажа одну за другой, словно повторял, не задумываясь, знакомый аккомпанемент, и этот аккомпанемент неизменно рождал ему необходимое слово или оборот. Переводить под такое «сопровождение» крыш, башен, окон, деревьев, шпилей было удивительно легко.

Сергей отказался переехать со своего чердака, когда Вера Засулич нашла им за ту же цену комнату получше, а главное — поближе к ресторанчику мадам Грессо.

Фанни тоже не согласилась.