Острие копья

– Я уже сказал вам, мистер Дервин. Заключить пари.

– Бросьте, не надо говорить чепуху. Это не пройдет, и вы прекрасно знаете. Рассказывайте, мы вас слушаем.

– И не вздумай умничать, – добавил Бен Кук. – Умников мы здесь не очень жалуем.

Я мог бы пикироваться с ними до самой ночи, если бы захотел, но время подпирало, и мне порядком все это надоело. Поэтому я произнес целую речь.

– Послушайте, джентльмены. Вы раздражены, и это плохо. Я-то здесь причем? Может, мне следует послать вас ко всем чертям, встать и уйти? Я знаю, мистер Кук, до полицейского участка тут рукой подать, но мне надо в другую сторону. Ей-богу, вы ведете себя, как пара не очень расторопных легавых. Удивляюсь вам, мистер Дервин. Ниро Вульф дает вам отличную наводку уже с самого начала. А что вы делаете? Тут же сообщаете об этом Бену Куку, а меня вынуждаете забрать предложение обратно и оставить вас обоих ни с чем. Задержать меня вам не удастся. Ниро Вульф с удовольствием возбудит дело о незаконном задержании. В полицейские участки я захаживаю, лишь когда сам хочу, например, навестить старых друзей, а в противном случае извольте официально предъявить повестку. Подумайте, что будет, если я расскажу газетчикам, да еще когда это подтвердится, что Барстоу был действительно убит. Откровенно говоря, я уже жалею, что связался с вами, и, как только получу от вас чек, намерен откланяться. Больше я вам ничего не скажу. Вы меня поняли? Верните чек или перейдем к делу.

Дервин сидел, сложив руки на столе, и не пытался даже рта раскрыть.

– Значит, ты приехал в нашу глубинку, чтобы поучать тут нас всех? – не выдержал шеф полиции. – У меня достаточно власти, чтобы отправить тебя в участок, обвинив всего лишь в умысле. Большего мне и не нужно.

– Что ж, я понимаю вас, – ответил я. – Дервин дал вам в руки фитиль от фейерверка, который мог бы зажечь сам, да испугался. Вот вы и нервничаете.

Я повернулся к Дервину.

– Вы звонили начальству в Нью-Йорк?

– Нет, я звонил Андерсону.

– Дозвонились?

Дервин разжал руки, поерзал в кресле и как-то растерянно взглянул на меня.

– Я говорил с Морли.

– А, с Диком Морли. Ну и что он сказал?

– Он сказал, что, если Вульф предлагает пари на десять тысяч долларов, другой стороне достаточно поставить против них одну тысячу.

Я был так расстроен неудачей, что даже не улыбнулся остроумию Дика.

– И после всего вы торчите здесь, вместо того чтобы схватить лопату и бежать на кладбище? Повторяю, от меня, а тем более от Вульфа, вы ничего не добьетесь. Решайтесь или верните чек.

Дервин печально вздохнул и откашлялся несколько раз.

– Гудвин, – сказал он. – Я буду с вами откровенен. Я в полном отчаянии. Это не для огласки, Бен, но это так. Я не знаю, что делать. Разве вы не понимаете, что означает эксгумация и вскрытие тела Питера Оливера Барстоу?

– Ерунда. Можно выдвинуть десяток разных причин, почему это необходимо.

– Возможно, я просто не способен это сделать. Я знаю эту семью и не могу этого сделать. Дозвониться Андерсону в Лейк-Плесид не удалось, я буду звонить еще вечером, в шесть, во всяком случае, до семи. Если он выедет ночным экспрессом, завтра утром он будет здесь. Пусть сам решает.

– Значит, сегодня не получится, – сказал я.

– Да, сегодня это невозможно. Я не могу решать такие вопросы.

– Ладно. – Я поднялся. – Позвоню Вульфу, спрошу, будет ли он ждать так долго. Если он согласен, я покидаю вашу глубинку. В таком случае, позвольте забрать чек.

Дервин вынул из кармана чек и отдал его мне.

– Могу подвезти вас к участку, шеф, – предложил я Бену с улыбкой.

– Поезжай, парень, поезжай.

5

Вульф в тот вечер был воплощением такта и внимания. Я успел к ужину, но за столом он не позволил мне ни слова сказать о поездке в Уайт-Плейнс. Впрочем, о серьезной беседе не могло быть и речи, ибо в это время Вульф обычно включал радиоприемник. Он любил говорить, что нынешний век – это век домоседа. В прежние времена, удовлетворив страсть к познанию истории трудами Гиббона, Ренке, Тацита или Грина[3], человек, чтобы узнать о своих современниках, отправлялся путешествовать. Ныне, когда надоедает читать мемуары римских императоров Гальбы или Вителлия, можно, едва привстав в кресле, повернуть ручку радиоприемника. Передача, которую Вульф старался не пропустить, называлась «Веселые парни». Почему она ему нравилась, убейте, я не смог бы вам сказать. Он слушал ее, сложив на животе руки с переплетенными пальцами, закрыв глаза и как-то странно сжав губы, будто что-то держал во рту и вот-вот готов был выплюнуть. В такие часы я старался исчезнуть из дома – отправлялся на короткую прогулку или что-нибудь в этом роде. Я предпочитал другие программы, а эта казалась мне порядком вульгарной.