Острие скальпеля. Истории, раскрывающие сердце и разум кардиохирурга

Чтобы успокоиться, я съел сэндвич с беконом, а затем вышел из больницы в своем хирургическом костюме и пошел сквозь толпы людей, которые шли на работу к девяти. Это были обычные люди, которым не приходилось ломать грудные клетки, останавливать сердца или сообщать отчаявшимся родителям плохие новости вроде: «Операцию вашего ребенка снова пришлось отменить». Теперь передо мной возникла дилемма: стоило ли мне отказаться от маленькой девочки и послать за VIP-пациенткой, чтобы прооперировать ее митральный клапан? Та дама не голодала достаточно долго и не прошла медикаментозную подготовку, но после ее операции я хотя бы мог поехать в Кембридж и увидеться с дочерью, не беспокоясь о том, что покинул только что прооперированного младенца. Или ради родителей девочки мне все же стоило держаться за возможность получить койку?

Отвернувшись от пустых лиц и забыв о молчаливом принятии собственной беспомощности, я направился в радиологическое отделение. Специалисты, работавшие на компьютерном томографе, знали меня достаточно хорошо и испытали облегчение, поняв, что я не пытаюсь занять следующее окно в их расписании. Изображения поврежденного мозга ребенка слой за слоем появлялись на мониторе. Череп был разбит, как верхушка вареного яйца. В местах нахождения прозрачных озер спинномозговой жидкости образовались пустоты. Нейрохирург и врачи отделения интенсивной терапии в смятении качали головой. Операция ничего бы не решила. Кора головного мозга представляла собой кашу, а мозговой ствол выпячивался в основание черепа. Я был рад, что не вижу это несчастное сломанное тельце, спрятанное внутри томографа. Еще недавно эта девочка радостно направлялась в свою деревенскую школу, а сейчас парила между небом и землей. Ее мозг был уже мертв, поэтому я получил койку в отделении интенсивной терапии. То, что принесло облегчение одним родителям, стало безутешным горем для других.

Уверенным шагом вернувшись в операционный блок, я попросил сразу же послать за первой пациенткой. Медсестра-анестезист из агентства понятия не имела, кто я. Она восприняла мои слова в штыки и сказала, что они еще не знают, найдется ли свободная койка.

Хотя это было для меня нехарактерно, я потерял терпение и закричал на эту незнакомую мне женщину: «Я говорю вам, что чертова койка нашлась! А теперь займитесь подготовкой ребенка».

Медсестра замерла на пороге и окинула меня долгим суровым взглядом. Она взяла телефон и позвонила медсестре детского отделения интенсивной терапии. В тот момент я заволновался: их могли еще не предупредить, что пациентка с черепно-мозговой травмой не нуждается в аппарате искусственной вентиляции легких. Однако мне повезло. Полученный ответ дал обоснование моей вспышке гнева. Да, они могли принять пациента после операции на сердце.

Чтобы усыпить девочку и установить канюли в ее крошечные кровеносные сосуды, требовался час, поэтому, не желая «заражаться» тревогой от слезного расставания родителей с их малышкой, я проскользнул в анестезиологический кабинет в операционном блоке, держа в руках пластиковый стакан с омерзительным серым кофе. Там меня тепло встретил старый друг, которого я попросил измерить мне давление. Оно оказалось 180/100 – слишком высоким, несмотря на лекарства, которые я ежедневно принимал в течение десяти лет.

Мозг девочки с пробитым черепом оказался мертв, и ее койку в реанимации получила другая, которой теперь можно было наконец сделать операцию на сердце.

Когда плачущие родители проходили мимо двери, я слышал, как один из них произнес: «Пожалуйста, скажите профессору Уэстаби, что мы благодарны за этот шанс». Как мне показалось, они не верили, что их ребенок перенесет операцию. Возможно, они беспокоились, что мы не будем стараться изо всех сил из-за синдрома Дауна.

Стал бы пианист готовиться к важному выступлению после трех часов полной неопределенности? Стал бы часовщик после ожесточенного спора приступать к сборке сложного механизма Rolex? Моя работа заключалась в том, чтобы прооперировать деформированное сердце размером с грецкий орех, но при этом никто из окружающих совершенно не думал о моем моральном состоянии. Я бы не стал садиться в автобус, если бы его водитель был так раздражен. Когда во время своей первой операции я стоял и смотрел на пустоту в центре атриовентрикулярного канала, я подумал: «Что, черт возьми, мне с этим делать?» Тем не менее мне всегда удавалось разделить правую и левую части сердца, а затем заново создать митральный и трикуспидальный[11] клапаны из рудиментарной[12] клапанной ткани. Это сложная работа, но я ни разу не терял пациента во время такой операции.