Острие скальпеля. Истории, раскрывающие сердце и разум кардиохирурга

В полдень профессор хирургии набирает 111, и тут начинается непередаваемо глупый диалог. Оператор произносит по инструкции: «Вам нужна скорая помощь?» Я четко ей объясняю, что моя любимая мать умирает и что я хотел бы облегчить одышку и беспокойство, которые она испытывает. Я говорю, что она нуждается во внимании любезного врача общей практики, которого я хотел бы вызвать на дом. После этого мне задают множество абсолютно неуместных вопросов о том, дышит ли она, есть ли у нее кровотечение и о множестве других вещей, которые не имеют никакого отношения к сложившейся ситуации. Я становлюсь более напористым. Я врач. Я знаю, что нужно пациенту. Мне не требуются советы человека, который, возможно, еще на прошлой неделе работал продавцом в универсаме. Оператор сбита с толку, поскольку не имеет права отклоняться от протокола. Она говорит, что ее руководитель мне перезвонит. Это напомнило мне о моих приключениях в Китае в 1978 году, но даже так называемые босоногие врачи были лучше!

В 2003 году с врачей Национальной службы здравоохранения сняли ответственность за работу с пациентами вне рабочего времени и в выходные. Это время превратилось русскую рулетку для пациентов.

Я держал свою мать за руку, периодически измеряя ее неуверенный пульс. Из-за недостатка кислорода в ее сильном сердце началась быстрая фибрилляция предсердий. Я все еще сжимал телефон в кулаке. Когда он зазвонил, мама вздрогнула, закашляла, а затем из ее носа вытекла струйка окрашенной кровью жидкости. Нелепый диалог вновь повторился, и мне задали те же абсурдные вопросы. Я еще раз повторил, что не хочу, чтобы скорая помощь забирала мою мать в больницу. Наш разговор зашел в тупик. Ситуация усугублялась, и я понял, что помощи ждать неоткуда.

«Я попрошу нашего врача [сидящего в коллцентре и распределяющего звонки] позвонить вам по этому номеру», – в конце концов сказала мне растерянная женщина.

Еще через некоторое время мне позвонил врач, и я не оставил ему сомнений ни в природе ситуации, ни в том, что должно было произойти. Даже он сначала попытался меня переубедить, но затем согласился направить к нам врача общей практики, единственного на всю округу. Я просто хотел, чтобы моей бедной матери вкололи немного морфина. Тем временем медсестра Сара пыталась облегчить ее страдания, увлажняя губы и прикладывая холодное полотенце ко лбу. Затем тяжелое, но регулярное дыхание сменилось прерывистыми и нерегулярными дыхательными движениями, которые врачи называют дыханием Чейна-Стокса. Я понял, что ей больше не нужен врач. Прибыла божественная помощь. Ее пульс был слабым и медленным. Глаза сначала закатились, а затем закрылись. Дыхание становилось все более прерывистым, пока в итоге не прекратилось. Я посмотрел на своего растерянного отца и констатировал очевидное. Она ушла.

Мне не нужно объяснять, каково это – потерять мать, но для нее смерть стала большим облегчением. Облегчением, которое – в 2016 году! – она не могла получить от медиков. Думаю, что я больше желал прихода того врача, чем моя мать. Мне хотелось знать, что я сделал все возможное, чтобы помочь ей, когда пришло время. Система, в которой я проработал более сорока лет без единого больничного, подвела меня как раз в тот момент, когда моя семья особенно нуждалась в ней. Мне становилось от этого все более горько.

Очень приятная женщина-терапевт пришла в 16:30, спустя десять минут после смерти и четыре с половиной часа после моего обращения за помощью. Она искренне огорчилась и описала всю систему как хаос. Она никак не могла прийти к нам раньше. Это было ярким свидетельством краха Национальной службы здравоохранения. Тот факт, что в нашей семье было полно врачей, не имел никакого значения. Никто нам не помог. Моя мать мирно умерла дома в окружении семьи. Если бы она жила в доме престарелых, скорая помощь доставила бы ее в отделение неотложной помощи, где она умерла бы на каталке в оживленном больничном коридоре.

Вызвав терапевта для матери, я дождался его уже после еесмерти.

Июнь 2016-го. Я находился в больнице ранним вечером, когда мне позвонила моя дочь-юрист Джемма, явно встревоженная. Мою полуторагодовалую внучку постоянно рвало, и она становилась все более апатичной и вялой. Когда дочь позвонила педиатру, ей сказали, что прием окончен, и отправили за советом в аптеку. Там девушка-фармацевт побоялась давать рекомендации по лечению обезвоженного ребенка и предложила позвонить 111. В процессе разговора Джемма поняла, что не доверяет тому, с кем говорит, и решила связаться со мной в Оксфорде.