Остромов, или Ученик чародея

— Ту информацию, — поспешил добавить Остромов, — которую охотно предоставила бы наша ложа. При условии, разумеется, что до определенного момента…

В дверь постучали.

— Попрошу вас не отвлекать! — стальным голосом ответил Остромов. За дверью послышалось шарканье: перепуганная Корытова спешила восвояси.

— Я продолжаю, — небрежно сказал Остромов. — Ихь шпрахе вайтер. Я хотел бы, Фридрих Иванович, выкупить у вас эти канделябры.

Клингенмайер покачал головой: это не продается.

— Понимаю, — поджал губы Остромов. — В таком случае я желал бы взять у вас эти канделябры.

Клингенмайер чуть улыбнулся: это было другое дело.

— Разумеется, я их верну, если только вещь не узнает владельца, — вежливо улыбнулся Остромов. Клингенмайер приподнял бровь.

— Да, да, — кивнул Остромов. — Вы можете думать что угодно, но не можете же вы отрицать, что граф Бетгер возвращался уже трижды и всякий раз опознавал свои вещи. У меня есть основания ожидать четвертого его возвращения.

Клингенмайер не знал, свести все на шутку или поверить. Старик соскучился по интересным чудакам. Обстановка располагала, в комнате будет темнеть, мы приурочим к вечеру.

— Кстати, Филипп Алексеевич, — заметил Остромов как бы между прочим, — не продадите ли мне этот портрет?

— Зачем вам эта подделка, — буркнул Филипп Алексеевич, или не буркнул, или, напротив, обхватил раритет двумя руками, вскричав «Никогда». В зависимости от этого Остромов изобразил изумление знатока, пораженного пренебрежением к столь редкой вещи, и снисходительность ценителя, не понимающего, как можно цепляться за такую дрянь. Снисходительность удалась лучше.

— На это только ваша воля, — сказал он бесцветно, — но вещь эта может навлечь на своего владельца известные неприятности, и я подумал, что в месте более надежном…

Филипп Алексеевич все не решался расстаться со своим сокровищем.

— Не смею задерживать, — сухо сказал Остромов. — Кстати, мой ангел, — нежно улыбнулся он, — не пройтись ли нам хоть на острова?

Филипп Алексеевич потрясенно замахал руками и распался. Вместо него лупоглазо уставилась Марья.

— А что вас так удивляет? Или вы думаете, что мы, призраки, бестелесны?

Разумеется, она так и думала.

— О нет, — зловеще сказал Остромов. — Мы слишком, слишком телесны… и конечное наше освобождение невозможно без одной крошечной условности, которая, увы, зависит только от вас.

Она уже догадалась, но еще колебалась.

— Да, да, — сказал Остромов. — Именно это. И кстати, нет ли у вас Силезиуса «Трех оснований божественной цельности»?

Ломов, кряхтя, полез на третий ярус. Остромов подхватил тяжелый баул с добычей и вышел из ванной. Репетиция окончилась, других встреч на сегодня не было.

В кухне хлопотливо хлопотала хлопотунья Соболева. Остромов потянул носом рыбный смрад и торжественно сказал: «Божественно». Соболева подняла измученные глаза.

— Как почивали? — спросила она подобострастно.

— Благодарю вас, — кивнул Остромов, обдав ее свежестью лоригана. — Позвольте вручить вам это.

Он раскрыл несессер и вынул пакет сухой травки.

— С этим, — добавил он, — природный запах усилится, но лишь в приятной своей компоненте. Все, что относится до низких стихий, осядет.

Соболева робко взяла пакет и понюхала.

— Кавказские травы сунели, — небрежно сказал Остромов. — Берите, мне поставляют.

— Чайку, — искательно предложила Соболева.

— Охотно, охотно. Благодарствуйте.

Он выпил блеклого чаю, рассуждая со старухой о том, как невыносима стала в трамваях публика, как невозможно среди нее находиться тонко чувствующему человеку, — про себя посмеиваясь: так тебе, старая дура. Небось в оны времена взглядом бы не удостоила. Потрясись теперь в трамваях, и пусть тебя локтями пихают комсомолки. Остромов вообразил яблочный, с ямочкой локоток комсомолки. Прежде всего обзавестись постоянной отдушиной, без этого голод станет глядеть из глаз, и впечатление испортится.

Одевался быстро, но внимательно. Человек неопытный и недалекий для утреннего визита оделся бы официальней некуда, все эти костюмы, — но не было способа верней погубить дело, как явившись к молодому сановнику при полном параде. Мягкая серебристая куртка — вот что тут требовалось: облик посланника из дальних миров. Неизменная синяя шапочка довершала впечатление. При первых поступлениях, однако, следовало купить брюки. Гардероб его был на той грани, когда благородная скромность уступает место неявной поношенности; Остромов чувствовал эту грань и вообще улавливал переходы.

— Тещинька, — проворковал он.

Колода заворочалась.

— Буду к вечеру, — предупредил Остромов.

— Не позже восьми, ради бога, — она боялась теперь всего. Поздний визит, скандал.

— Я раньше обернусь.