Остроумие и его отношение к бессознательному

«Я рассматриваю рецензии как своего рода детскую болезнь, которая постигает в более сильной или более слабой форме новорожденные книги. Бывает, что наиболее крепкие от нее умирают, а слабенькие часто выживают. Иные же и вообще не заболевают ею. Часто пытались предотвратить болезнь путем амулетов – предисловий и введений, – или же сделать прививки путем собственных суждений, но это не всегда помогает»[89].

Сравнение рецензий с детской болезнью опирается, с первого взгляда, только на то обстоятельство, что все они поражают свои жертвы, едва те узреют свет Божий. Я не отважусь утверждать, действительно ли сравнение остроумно. Но затем оно продолжается, и оказывается, что дальнейшая участь новых книг может быть отражена в рамках того же сравнения – или примыкающего к нему. Такое продолжение, вне сомнения, остроумно. Но мы уже знаем, благодаря какой технике оно приобретает этот облик: это унификация, создание непредвиденной связи. Характер унификации не изменяется здесь оттого, что она заключается в присоединении к первому сравнению.

В некоторых других сравнениях мы поддаемся искушению сместить явное впечатление остроумия на иной фактор, который, опять-таки, не имеет ничего общего с природой сравнения. Это группа тех сравнений, что содержат поразительные сопоставления, а зачастую – и абсурдно звучащие аналогии, или заменяются такой аналогией в результате сравнения. Большинство примеров Лихтенберга относится к этой группе.

«Жаль, что у образованной публики нельзя увидеть ученую требуху, чтобы понять, что они ели». «Ученая требуха» – приводящее в смущение, поистине абсурдное определение, которое становится понятным только благодаря сравнению. Как обстояло бы дело, если бы впечатление остроумия от сравнения целиком обусловливалось «смущающим» характером этого сопоставления? Тогда оно соответствовало бы одному из хорошо известных нам приемов остроумия – отображению при помощи бессмыслицы.

Лихтенберг применяет такое же сравнение усвоения прочитанного и заученного материала с усвоением психической пищи в другой остроте:

«Он был очень высокого мнения о домашних занятиях и потому стоял за ученую кормежку в хлеву».

Столь же абсурдное – по крайней мере, примечательное – определение, которое, как мы начинаем замечать, и выступает носителем остроумия, содержится в прочих сравнениях того же автора:

«Это стойкая сторона моей моральной конституции, тут я могу кое-что выстоять».

«Каждый человек имеет свою моральную изнанку, которую не показывает без нужды и прикрывает штанами приличия до тех пор, пока это возможно».

Итогом сравнения выступает великолепное выражение «моральная изнанка». Но аналогия продолжается, обращаясь к игре слов, вводится второй, не менее броский оборот («штаны приличия») – быть может, шутливый сам по себе, ведь и вправду этакие штаны не могут быть ничем, кроме шутки. Нас, следовательно, не должно удивлять, что в целом складывается впечатление очень остроумного сравнения. Мы начинаем замечать, что вообще склонны распространять на целое ту оценку, которую дали его части. Кстати, «штаны приличия» побуждают вспомнить столь же загадочные и занятные строки Гейне:

Bis mir endlich,
endlich alle Knopfe rissen
an der Hose der Geduld.
(«От моих штанов терпенья
Отлетели все застежки…»[90])

Не подлежит сомнению, что оба последних сравнения несут в себе признак, который можно найти далеко не во всех хороших, то есть удачных и уместных сравнениях. Они, можно сказать, изрядно принижают явления высшей категории, абстрактные понятия (здесь приличие и терпение), сопоставляя те с предметами вполне конкретными и даже низшего сорта (штаны). Имеет ли это своеобразие что-либо общее с остроумием, нам еще предстоит выяснить. Пока же попытаемся проанализировать другой пример, в котором принижающий характер выступает особенно отчетливо. В фарсе Нестроя[91] «Он хочет повеселиться» приказчик Вайнберль, рисующий в своем воображении картину, как он когда-нибудь в старости, сделавшись солидным купцом, будет вспоминать о днях своей юности, говорит: «Когда, таким образом, в задушевном разговоре будет разрублен лед перед лавкой воспоминаний, когда дверь минувшего вновь откроется, а ящик фантазии наполнят товарами старины…» Это, конечно, сравнение абстрактных понятий с обыкновенными предметами, но соль шутки зависит – исключительно или отчасти – от того обстоятельства, что приказчик пользуется теми сравнениями, которые взяты из обихода его повседневной деятельности. Приведение абстрактного понятия в связь с обыденными явлениями, заполняющими жизнь приказчика, является актом унификации.

Вернемся к сравнениям Лихтенберга.