Остроумие мира

У Вольтера еще при жизни были страстные почитатели, доходившие почти до умопомрачения. Такие обожатели часто сидели и слушали его разинув рот, в немом благоговении, хотя бы он говорил самые обыкновенные вещи; им в каждом его слове слышалось или, лучше сказать, чудилось что-то скрытое, отменно умное и острое. Любопытнейший пример такого обожания, без границ, сообщает в своих записках известный граф Сегюр.

Однажды у Сегюров в числе других гостей был Вольтер, которому мать Сегюра жаловалась на какие-то свои хворости. Вольтер, утешая старушку, сказал ей, что он сам страдал тем же целый год и что все лечение состояло в том, что он питался смесью из яичных желтков, картофельного крахмала и воды. Разумеется, что в этом рецепте не было и быть не могло ничего особенно меткого, остроумного, и, однако же, когда Вольтер произносил эти невинные слова: «крахмал, вода, желтки», один из гостей, очевидно дошедший в своем обожании Вольтера до слепого фанатизма, не утерпел, толкнул Сегюра и, наклонясь к нему, восторженным шепотом проговорил:

– Что это за человек! Что это за ум! Ни одного слова не скажет, в котором бы не сверкнуло остроумие!

Вольтер высоко ценил ученые труды доктора Галлера. Слыша его похвалы, некий господин, знавший хорошо Галлера, заметил Вольтеру, что Галлер далеко не так одобрительно отзывается о Вольтеровых трудах, как Вольтер о Галлеровых.

– Увы, – ответил Вольтер, – ошибка – удел смертных; может быть, и тут мы оба ошибаемся!

Это было всего за неделю до смерти Вольтера. В театре ставили его трагедию «Тит», и один из новых актеров, не будучи осведомлен о болезни автора, пришел к нему, чтобы с ним прорепетировать свою роль.

– Умираю, – сказал Вольтер пришедшему, – простите, не могу оказать вам обычного внимания, подобающего гостю.

– Какая жалость, – воскликнул актер, – а мне завтра надо играть в вашем «Тите».

При этих словах умирающий Вольтер открыл глаза и приподнялся на локте.

– Что вы говорите, мой друг? Вы завтра играете в «Тите»? Ну, коли так, нечего и думать о смерти! Я сейчас пройду с вами вашу роль!

Знаменитый механик, творец удивительнейших, прославившихся по всему свету автоматов, Вокансон, был в одно время с Вольтером представлен какому-то иноземному принцу. Но высочайший гость, надо полагать, большой любитель механического искусства, отдал все свое внимание Вокансону, на Вольтера же почти и не взглянул. Вокансон, чуть не боготворивший Вольтера, был чрезвычайно обеспокоен таким отношением приезжего принца к своему идолу и, желая хоть отчасти загладить невежливость принца, подошел к Вольтеру и сказал ему, что, дескать, принц мне сейчас сказал о вас то-то и то-то – чрезвычайно лестное. Вольтер понял уловку Вокансона и ответил ему:

– Весь ваш талант, господин Вокансон, сказался в этом умении заставить говорить такого автомата, как этот принц.

Как известно, Вольтер одно время жил при дворе Фридриха Великого и пользовался большой дружбой прусского короля, а потом впал в немилость и уехал домой. Говорят, что причиной размолвки послужила одна очень едкая выходка Вольтера. Однажды в комнате у Вольтера сидел генерал Манштейн, автор записок о России, которые Вольтер переводил на французский язык. В это время Вольтеру принесли и подали что-то. Посланное оказалось произведением короля Фридриха, который обычно все свои литературные труды передавал своему гостю с просьбой просмотреть их и поправить. Получив эту посылку, Вольтер сказал Манштейну:

– Друг мой, нам надо теперь отложить нашу работу; вот видите, король прислал мне в стирку свое грязное белье; надо его выстирать.

Эти слова, конечно, сообщили королю, и они послужили причиной разрыва.

Н. де Ларжильер. Портрет Вольтера

Вольтер, присутствовавший при осаде Филипсбурга, с любопытством непосвященного осматривал осадные сооружения. Маршал Бервик, увидев его, пригласил философа, – не хотите ли, мол, пройти вперед, в траншеи, где было уже очень опасно.

– О нет, маршал, – отвечал Вольтер, – я охотно возьму на себя труд воспеть ваши подвиги, но разделить их с вами я не польщусь.

Какой-то автор представил Вольтеру свою трагедию, просил прочитать ее и сказать свое мнение. Прочитав пьесу, Вольтер сказал:

– Написать такую трагедию вовсе не трудно; трудность в том, как отвечать автору такого произведения, когда он спрашивает о нем ваше мнение.

В 1779 году Вольтер отправился из Швейцарии в Париж. На городской окраине его остановили и спросили, не везет ли он чеголибо, подлежащего оплате пошлиной.

– Господа, – отвечал он им, – у меня в экипаже нет никакой контрабанды, кроме самого меня.

Какой-то почитатель преследовал Вольтера своими письмами до такой степени, что философу стало, наконец, невтерпеж и он отправил своему истязателю такую записку:

«Милостивый государь, я умер и, таким образом, впредь уже не в состоянии отвечать на ваши письма».