Остроумный Основьяненко

А пока известия, доходившие из Москвы, лишь «увеличивали скорбь и тугу»: «семейства расторгнуты»: муж не знает, где отыскать жену, оставленную в доме еще до нашествия врага, малютки-дети, не могущие даже фамилий своих родителей объяснить, взяты сострадательными людьми на улице и вывезены из города, подробно, на нескольких страницах рассказана драматическая история скитаний девушки, оказавшейся без всякой надежды и защиты, не знающей, где преклонить голову, но обласканной, окруженной заботой и к тому же встречающей своего брата, израненного в сражении при Бородино, лежавшего между убитыми и едва не погребенного вместе с ними, почти чудом попавшего в какой-то госпиталь.

Но со временем стали поступать и отрадные известия: о том, что Наполеон предлагает государю о мире, но государь решил «не положить меча, пока не истребит последнего врага». «Невыразимую радость» вызвало известие о поражении неприятеля при Тарутине, донесение об оставлении французами Москвы и вступлении туда русских войск: «храмы Божии наполнились всякого звания народом, как и во дни скорби. Лились слезы, но уже не горестные, не от ожиданий бедствий, но слезы благодарности за явную помощь, свыше к спасению посланную».

«Известия, одно утешительнее другого, приходили все чаще. Уже армия наша, разбив французов при Малом Ярославце, гнала супостатов далее, и известия из армии, по назначению Кутузова, получались в этой губернии своевременно. <…> Решительно можно было назначить день, когда враг совершенно будет изгнан из нашего отечества. Возобновившиеся „Московские ведомости“ читались с каким-то умилением, перечитывались с наслаждением; все горевали при сведениях о постигшем разорении кормилицы-столицы. Учредившееся сообщение с Петербургом усугубило радость: получены были книжки вновь, во дни скорби, явившегося журнала „Сын отечества“».

У Квитки с этим журналом были свои счеты: он видел в нем нападки на свои произведения его редактора Н. И. Греча, и он не удержался от того, чтобы напомнить, что в 1812 году репутация «Сына отечества» была совсем не такой, какой стала в начале 1840-х: «В нынешнее время, при нынешнем достоинстве „Сына отечества“ это покажется странным и подаст невыгодное мнение о вкусе и толке тогдашних читателей его; но этот журнал в свое время был истинно хорош и удовлетворителен». «Все тогдашние журналы, много доставлявшие сведений о важной эпохе отечества, читались с неохлаждаемым любопытством и жадностью, – продолжает он свои воспоминания. – Теперь только достигшая сюда пьеса „Певец во стане русских“ принята была с невыразимым восторгом. Утвердительно можно сказать, что ее знали наизусть, не читав, а только слыша повторяемую везде и всеми».

«Конец увенчал дело, – пишет Квитка в завершение своего очерка. – Получено известие о переправе чрез Березину, переправе гибельной, ужасной, неизъяснимой в описании. Получены и подробности, не описанные в официальном объявлении…» События 1812 года особенно дороги Квитке и тем, что перед лицом национальной трагедии русское общество пережило пору необыкновенного сплочения, когда на время исчезли или, по меньшей мере, отошли на второй план внутренние конфликты, отличия в жизни и образе мыслей разных сословий. Не без намерения привить это современникам, он так настойчиво фиксирует внимание на фактах прошлого.

«– Всему конец, всему конец! – раздавалось в гостиных».

«– Всему конец, всему конец! – раздавалось на площадях, среди ликующего народа. – На-тка прочти…» Это «на-тка», которое, конечно, нельзя было услышать в гостиных, и весь последующий пространный диалог насыщен простонародной лексикой, подчеркивающей, что он «подслушан» среди простого народа: «Чай, Бонапарт…», «Знать, солоно покушали…», «Степаныч», «Тихоныч», «молебствие», «Чермное море», «наместо израильтян», «не бойсь» и т. п.

Как уже говорилось, в очерке практически отсутствует авторское «я» повествователя. Затерянный на протяжении более чем сотни страниц эпизод о том, как «сочинил я, сходно с моими чувствами чувствительную песню», можно рассматривать как исключение. Но это отсутствие кажущееся. В действительности Квитка, присущий ему эмоциональный мир, свойственная ему манера живо и даже страстно выражать свое отношение ко всему, что он изображает, пронизывают произведение с первых до последних строк. Он с родителями, провожающими сына в ополчение, он с невестой, потерявшей возлюбленного, он неотделим от волнений, горестей, тревог, надежд, упоений, он пережил все вместе со всеми. Именно эта тенденция, последовательно выраженная и мастерски воплощенная, определяет особое место этого произведения в бескрайнем море мемуарной литературы об Отечественной войне 1812 года.

* * *