Остров

Вдруг он понял, что музыка стала иной. Темп переменился. Rallentando43. Близился финал. Конец всего и всех. Смерть, весело наигрывая, заманивала марширующих на самый край пропасти. Вот они уже на краю, занесли ногу над обрывом. Rallentando, rallentando. Последнее падение, падение в смерть. Четко, неотвратимо зазвучали два аккорда, предваряющие исход. Ожидаемая доминанта — и, наконец, finis44, громкая недвусмысленная тоника. Царапающий резкий щелчок — и наступила тишина. Слышно было, как вдали квакают лягушки и пронзительно-монотонно гудят насекомые. И все же — неким таинственным образом — тишину ничто не нарушало. Подобно мошкам в янтаре, звуки обволакивались прозрачным безмолвием — целостным, неизменным, отчужденным. Безмолвие углублялось с течением вечности. Тишина, прячущаяся в засаде, настороженная, притаившаяся тишина казалась куда более зловещей, нежели только что отзвучавший марш смерти в стиле рококо. Это была та самая пропасть, на край которой заманила его музыка. На край — и за край, в вечно длящееся молчание.

— Бесконечные страдания, — прошептал Уилл. — И невозможно ни пожаловаться, ни заплакать.

Скрипнул стул, зашуршала шелковая юбка. Он почувствовал движение воздуха и близость человеческого тела. Не открывая глаз, он угадал, что Сьюзила опустилась рядом с ним на колени. Руки ее коснулись его лица — ладони прижались к щекам, пальцы легли на виски.

Часы на кухне заскрежетали и начали бить. Один, два, три, четыре. В саду от порыва ветра зашуршала листва, закричал петух, и тут же вдали ему ответил другой, третий, еще и еще... Петухи продолжали неустанную перекличку. Они словно соревновались друг с другом. К их хору присоединился новый голос — членораздельный, но не человеческий. — Внимание, — зазвучало сквозь петушиный крик и гудение насекомых. — Внимание. Внимание. Внимание.

— Внимание! — повторила Сьюзила. Уилл почувствовал, как ее пальцы переместились ему на лоб. Легкое поглаживание от лба к волосам, от висков к середине лба; вверх — вниз, туда и обратно, заглаживая раздоры души, борозды растерянности и боли.

— Сосредоточься на этом! — Сьюзила сильнее надавила ладонями на его скулы, кончики пальцев легли поверх ушей. — На этом! — повторила она. — На сейчас! Твое лицо меж моих ладоней. — Давление ослабло, и пальцы вновь задвигались по лбу.

— Внимание! Внимание! — доносилось сквозь рваный контрапункт петушиного пения. — Внима... — Голос оборвался на середине слова.

Внимание к ладоням на его лице? Или к ужасному сиянию внутреннего света, к блеску жестяных звезд и — и в потоке вульгарности —к груде падали, некогда звавшейся Молли? К зеркалу в борделе? К бесчисленным трупам в грязи, пыли, щебенке?

И вновь появились миллионы ящериц и Jongylus gongyloides, марширующих колоннами, и восхищенные, истовые лица слушателей, нордических ангелов.

— Внимание! — послышался голос минаха с другой стороны дома. — Внимание!

Уилл покачал головой.

— Внимание к чему?

— К этому. — Она вонзила кончики ногтей в кожу его лба. — К «здесь» и «теперь». Нет ничего романтичней страдания или боли. Даже от укола ногтей. Бывает и похуже, но никакая боль не может длиться вечно. Ничто не вечно — всему есть предел. Кроме разве что Природы Будды.

Кончики пальцев вновь заскользили по его лбу и, наконец, коснулись век. Уилл вздрогнул от смертельного страха: не собирается ли она выцарапать ему глаза? Ему захотелось отпрянуть, вскочить на ноги. Однако ничего не случилось. Понемногу его страхи улетучились, но осталось осознание близкого, непривычного, несущего в себе опасность прикосновения.

Чувство это было таким пронзительным и — но той причине, что глаза чрезвычайно уязвимы — таким всепоглощающим, что он позабыл и о внутреннем свете, и об ужасах пошлости, которые этот свет выявлял.

— Будь внимателен! — шепнула Сьюзила.

Невозможно было не быть внимательным. Пальцы ее мягко и ненавязчиво проникали в каждый уголок его сознания. И какими они были живыми, эти пальцы! Что за дивное, покалывающее тепло исходило от них!

— Это похоже на электричество, — удивился Уилл.

— Но, к счастью, — заметила Сьюзила, — нет нужды в проволоке. Ты касаешься — и тебя касаются. Полное единение, без посредника. Обмен жизненной силой — вот что это такое. — Помолчав, она добавила: — Как получилось, Уилл, что за все время, пока мы здесь, а для тебя за эти несколько часов, протекли столетия, ты ни разу не взглянул на меня? Ни разу. Или ты боишься того, что можешь увидеть?

Немного подумав, Уилл кивнул.

— Наверное, — сказал он, — мне страшно увидеть что-либо, затрагивающее меня, побуждающее к неким поступкам.

— И потому ты занялся Бахом, картиной и Чистым Светом Пустоты?

— Ты не позволила мне смотреть на них, — пожаловался Уилл.

— Потому что в Пустоте нет проку, пока ты не научишься видеть Свет в Jongylus gongyloides — и даже в людях. Что гораздо трудней, — подчеркнула Сьюзила.

— Трудней? — Уилл подумал о марширующих колоннах, о телах в зеркале, о трупах с лицами, запачканными грязью, и покачал головой. — Да это просто невозможно!