Остров

Они синхронно поднялись и вышли. Майор Малофе-ев еще раз перечитал текст, скомкал в сильной кисти бумагу и произнес два слова. Слова были такие: «Во бля!»

Малофеев выкурил сигарету и вызвал зама. Показал бумагу. Зам прочитал, помолчал и сказал:

– Двести восемьдесят семь рыл. не, вру. Ночью один помер – двести восемьдесят шесть. За трое суток?

Малофеев взял сигарету, прикурил. Потом поджег скомканный приказ. Он сидел, курил и смотрел, как огонь пожирает бумагу, а бумага судорожно корчится, скукоживается. Зам осторожно спросил:

– А. как?

– Как-как? Каком кверху.

Зам вздохнул, ничего не сказал. Спустя полминуты произнес:

– А кто делать-то будет, Олег Владимирович?

– Прикажу тебе – и ты будешь. Слабо?

Зам снова ничего не сказал, а Малофеев потушил сигарету, ответил:

– Ты вот что. Ты позови-ка сюда новенького. Ну, этого – литовца.

– Маскявичуса?

– Его!

– А чего?

– Чего, чего… Я на него посмотрел сегодня – думаю: этот сможет. Глаза у него.

– Чего глаза?

– Как из морга глаза. Короче, зови.

Зам поднялся и вышел. Спустя три минуты вернулся с Маскявичусом.

В тот день секретные приказы получили начальники еще семнадцати тюрем особого назначения. Шестнадцать из них произнесли «Во бля!» или нечто похожее, а один оживленно потер руки.

Когда стемнело, заключенных стали поднимать из трюмов. Вертухай выкликал: «Гондон! С вещами на выход.», «Сучий потрох! С вещами на выход.», «Бледный.», «Гондон второй.» Он выкликал, и спустя минуту или две из трюма появлялась голова, замотанная в какое-то тряпье. Потом – плечи, укрытые тряпьем. Концом ствола вертухай показывал в корму: туда иди. Некоторые спрашивали: куда меня? – Куда-куда? На этап. Переводят тебя. Громко тарахтел дизель, и вертухаю приходилось повышать голос. Пошатываясь, люди, лишенные даже имени, брели в корму, несли свои пожитки.

А там, за надстройкой, их уже ждали. Выпускник спецшколы «Надежда» Витаутас Маскявичус бил по голове ножкой от кухонного стола. Человек падал. Русский сержант из-под Рязани проволокой привязывал ему к ноге кусок загодя нарубленной якорной цепи. После этого тело переваливали через борт, и оно падало в шаланду, причаленную под кормой. Малофеев страховал с пистолетом в руке.

На первых пятнадцать человек у них ушел час. Потом наполненная шаланда отвалила, увозя свой страшный груз. Палачи перекуривали, отдыхали, пили водку из личных запасов Малафеева. Рязанский сержант – тоже выпускник «Надежды» – быстро захмелел и даже начал напевать «Девочку Надю» – неофициальный гимн спецшколы «Надежда»:

Ай, девачка Надя,
Чиво тибе нада? Ничиво ни нада,
Кроме шикалада.

Потом шаланда вернулась. Продолжили. Потом Маскявичус сломал ножку. Ему дали замену – стальной уголок, но он очень сожалел о той ножке: хороший был инструмент, удобный, как раз по руке.

В ту ночь во всех тюрьмах особого назначения шли массовые убийства. Обыкновенно расстреливали, хотя кое-где применяли и более экзотические «технологии» – в тюрьме «Ромашка» Ростовской области заключенных сбрасывали в старую шахту, а в «Заливе-2» на Белом море топили живьем. Так или иначе, тюрьмы «расчищали» под новых постояльцев. Торопились – на все про все было отпущено трое суток.

Ай, девачка Надя, чиво тибе нада?

* * *

Стояла глубокая ночь, светила луна. «Газель» болталась по ухабам разбитой дороги. В салоне молчали. Монахов было трое, с ними послушник. Когда отъехали от монастыря километров на двадцать, остановились. Настоятель заглушил двигатель, обратился к братии:

– Отныне, братья, мы беглые преступники, пособники террористов. Удел наш – лагеря и смерть неизбежная. – Настоятель умолк. Он помолчал несколько секунд и продолжил: – Не смерть страшна. Страшно сломаться под пытками, стать предателем. Посему здесь нам оставаться нельзя. Предлагаю, братья, идти на восток. Дойдем до свободной страны на Урале – спасены.

Инок Герасим прошептал:

– Господи, помилуй. Да не дойти нам туда. Настоятель сказал ему:

– Никого, братья, не неволю. Каждый сам свой путь выбирает.

Герасим покачал головой:

– Ой, не надо было кровь проливать, отец Михаил. Оно бы и обошлось.

Настоятель помолчал, потом протянул Герасиму постановление, изъятое у Хусаинова:

– Прочитай вот это.

– А что такое?

– Ты читай, читай. Вслух читай.

Герасим поправил очки, взял бумагу. Поднес к окну, к голубоватому лунному свету и вслух прочитал. Стало тихо. Настоятель сказал:

– Вот так. А то: «Не надо было кровь проливать». Другой монах, Егорий, сказал:

– Монах в России не только инок смиренный, но и воин. Так издавна повелось.

Герасим возразил:

– Тебе, Егорий, что? Ты человек военный. А я. – Герасим не договорил, вздохнул. Потом произнес: – Нет, не пойду я с вами, братья.

Настоятель спросил у послушника:

– Ну а ты что скажешь, Павел?

Павел был молод – двадцать лет всего, борода, считай, не растет. Он твердо сказал:

– Я с вами.