Остров

– Так что можете себе вообразить, как охотно молодой доктор Эндрю ухватился за возможность, предоставленную ему Раджой через своего посланника. Через десять дней судно бросило якорь у северного берега Запретного острова. С сумкой медикаментов и хирургических инструментов, с небольшим металлическим чемоданом, куда он сложил одежду и самые ценные книги, его доставили на каноэ с выносными уключинами для весел через полосу прибоя на берег, пронесли в паланкине по улицам Шивапурама и опустили на землю только во внутреннем дворе дворца правителя острова. Августейший пациент с нетерпением дожидался его прибытия. Доктору Эндрю не дали времени, чтобы умыться, побриться и переодеться, а сразу доставили в покои Раджи. Он увидел весьма жалкого, смуглого, низкорослого мужчину лет сорока пяти, выглядевшего ужасающе изможденным под покровом из роскошных тканей, с лицом, которое так распухло и исказилось, что уже едва напоминало человеческое. Голос ему почти отказал, перейдя в хриплый, едва членораздельный шепот. Доктор Эндрю осмотрел больного. С верхнечелюстной кости, где она зародилась, опухоль распространилась уже по всем направлениям. От нее раздулся нос, она поразила правую глазницу и почти блокировала горло. Дышать стало тяжело, каждый глоток давался с сильнейшей болью, а спать пациент не мог совсем – стоило ему отключиться, как он начинал задыхаться и просыпался, мучительно и спазматически втягивая в себя воздух. Стало ясно, что без радикального хирургического вмешательства Радже суждено было умереть через пару месяцев. А в случае радикального хирургического вмешательства – еще раньше. Не забывайте, что все это происходило в старые добрые времена, когда операции проводились без антисептиков и обезболивания хлороформом. Даже при самых благоприятных обстоятельствах под ножом хирурга умирал каждый четвертый пациент. А если условия были далеки от идеальных, то шансы на успех резко падали. Пятьдесят на пятьдесят, тридцать к семидесяти, ноль к ста. Прогноз с заболеванием Раджи едва ли мог быть хоть сколько-нибудь оптимистичным. Пациент до крайности ослаб, а операция предстояла долгая, сложная и невыносимо болезненная. Представлялось вероятным, что он умрет прямо на операционном столе, но даже если бы выжил, то почти наверняка его уже через несколько дней доконало бы заражение крови. А в случае его смерти, поневоле задумался доктор Эндрю, какова будет судьба иноземного хирурга, убившего местного царька? Да и во время операции – кто будет держать властного пациента, когда тот начнет извиваться от боли под скальпелем? Найдутся ли у него слуги, способные не подчиниться, когда их повелитель заорет в агонии и прикажет немедленно отпустить его?

Возможно, самым разумным было бы сказать здесь и сейчас, что болезнь неизлечима, ничего предпринять нельзя, попросив отпустить его с миром обратно в Мадрас. Но затем он вновь окинул больного взглядом. Из-под чудовищной маски обезображенного, деформированного лица Раджа пристально смотрел на него – смотрел глазами приговоренного преступника, умоляющего судью о снисхождении. Тронутый мольбой, доктор Эндрю ободряюще улыбнулся ему, и мгновенно, стоило ему погладить тощую руку, его осенила идея. Совершенно абсурдная, безумная, основательно дискредитированная, но все-таки, все-таки…

Он вдруг вспомнил, как пять лет назад еще в Эдинбурге читал статью в журнале «Ланцет», в которой подвергался поношению печально известный профессор Эллиотсон за его пристрастие к животному магнетизму. Эллиотсон возмутил всех профессионалов своими рассуждениями о безболезненных операциях на пациентах, погруженных в гипнотический транс.

Этот человек был либо безнадежным дураком, либо бессовестным обманщиком. Так называемые доказательства в защиту столь полной чепухи объявлялись гроша ломаного не стоящими. Все это был вздор, шарлатанство, откровенное плутовство – и подобный праведный гнев на шести колонках издания. В то время, еще погруженный в Юма, Ламетри и Кабаниса, доктор Эндрю воспринял разгромный фельетон с одобрением. После чего напрочь забыл о любом намеке на реальное существование животного магнетизма. Но теперь у изголовья постели Раджи воспоминания вернулись к нему – безумный профессор, магнетические пассы, безболезненные ампутации, низкий уровень смертности, быстрое выздоровление. Возможно, в этом все-таки содержалось рациональное зерно? Он был глубоко погружен в свои размышления, когда, нарушив молчание, больной заговорил с ним. У какого-то молоденького матросика, сбежавшего со своего корабля в Ренданг-Лобо, а потом чудом сумевшего пересечь залив, Раджа научился потрясающе бегло говорить по-английски, но при этом, добросовестно подражая учителю, усвоил сильный акцент кокни[47].