Остров

– Если вы теперь искренне обратитесь к Иисусу Христу, – сообщил Хиссонер уцелевшим, – хотя бы и поздно, около одиннадцатого часа, Матфей 20:6-9, Он вас примет. Но мне, естественно, нет необходимости говорить вам, что условиями Его милосердия являются вера и покаяние. И не путайте природу покаяния с простым сожалением о грехах своих, происходящим из осознания того факта, что вы оскорбили Милостивого и Милосердного Господа. Я не претендую на то, чтобы предоставить вам какие-либо определенные указания, касающиеся природы вашего раскаяния, – я полагаю, что говорю с людьми, чьи грехи происходят не столько от незнания, сколько от воззрения и от пренебрежения своими обязанностями. Но я от всего сердца надеюсь, что то, что я сейчас сказал из сострадания к душам вашим, по случаю этого грустного и торжественного события, побуждая вас в общем и целом к вере и покаянию, возымеет на вас должное воздействие, так что вы, таким образом, воистину покаетесь.

– Священник Иуда! – взорвался Hay. – Кончай с этим!

– Недостойно тебя, – упрекнул его Хиссонер, – призывать на помощь архипредателя. Ибо именно он, стоя пред лицом подобного же решения, когда спасение и проклятие сражались за душу его, выбрал...

– Я знаю, что он сделал! Давай дальше!

– Да... э-э... – заторопился Хиссонер. – И теперь, исполнив свой христианский долг по отношению к вам, состоявший в том, что я дал вам наилучший, насколько это было в моих силах, совет касательно спасения ваших душ, должен я исполнить свой судейский долг. И приговор суда, так как суд находится там, где восседает судья, даже если судья стоит, а не сидит, и даже если он стоит, находясь в море, – состоит в том, что вы... – Он остановился. – Как вас зовут?

– Кого интересует, как их зовут? – прорычал Hay. – Называй их Билли, Вилли и Милли!

– Что вы. Билли, Вилли и Милли... и еще раз Билли и Вилли, так как вас пятеро... будете немедленно преданы смерти, смерти, СМЕРТИ!

Мейнард смотрел на уцелевших. Раненый казалось, не слышал, а если и слышал, то его это не волновало; он был загипнотизирован видом своей руки. Двое других мужчин недоверчиво переступали ногами, переглядывались и бормотали что-то вроде: “Эй, приятель...”, “Послушай, шеф...”, “Давайте бросим заниматься ерундой...”

Но женщина поняла и поверила. Она истерически закричала.

– Баско... – сказал Hay.

Сделав шаг вперед, Баско схватил женщину за волосы и перерезал ей глотку.

Не дожидаясь команды, Юстин достал из кобуры “вальтер” и выстрелил в грудь раненому. Когда тот упал на палубу, Юстин снова в него прицелился, но Hay остановил его руку.

– Не добавляй оскорбления к травме. С ним покончено. Кроме того, пули для нас драгоценны.

Тремя взмахами своего тесака Баско быстро расправился с остальными.

Мейнард; стоя на корме, трясся от ярости и ужаса.

– Вы сделали из него чудовище, – сказал он Hay.

– Чудовище? Совсем нет. Машину. Работа, которую надо делать, должна быть сделана. Ты плачешься об этих пятерых? Об этих?! – Носком ноги Hay ткнул одно из все еще дергавшихся тел. – Ты считаешь это большой потерей?

– О них? Нет, хотя должен бы. Я плачусь о своем сыне.

– Да, вот это потеря. Но ты можешь не слишком огорчаться – ты потерял, зато мы нашли. – Hay обратился к Мануэлю: – Утопи судно.

– Поджечь?

Hay оглядел небо в поисках самолета.

– Нет. Утопи тихо. Покажи Тюэ-Барбу, как это делается.

Мальчики побежали к носу и исчезли в одном из открытых люков.

Пинасы были загружены почти до бортов; они выступали из воды не более, чем на один-два дюйма. Если бы море не было таким спокойным, их бы залило.

Три пинаса отвалили от шхуны. Четвертый – пинас Hay – все еще был привязан к корме шхуны, ожидая мальчиков.

Шхуна стояла на воде совершенно спокойно. Когда Мейнард смотрел на нее с расстояния в пятьдесят ярдов, нос начал медленно – едва заметно – опускаться. Мальчики появились на палубе, побежали к корме, спустились по рулю и перешли на пинас Hay.

Шхуна качалась, как качели, – сначала опустился нос, затем корма, затем снова нос – пока не нарушилось равновесие в трюме. Очевидно, что-то тяжелое переместилось внутри, или же в каком-то отделении воздух оказался запертым – корма поднялась из воды, в то время как нос со змеиным шипением погрузился в воду.

Шхуна исчезла, слышались только отдельные звуки – или, скорее, не звуки, а ощущения, передававшиеся сквозь воду и деревянные корпуса пинасов, – треск, шорох и скрежет.

На том месте, где была шхуна, всплывали и лопались пузыри. Море поглотило и переварило ее, и поверхность снова стала спокойной, будто бы шхуны никогда и не было.

– Ставьте паруса, ребята! – прокричал Hay. – И пожелаем себе приличного западного ветра. Мы будем пить ром и общаться со шлюхами!

* * *