Остров

– Не ограбят, – равнодушно бросила Дарья Андреевна, Вставая. – Никого я не боюсь.

– Все-таки запирайтесь как следует, – говорил милиционер, но Дарья Андреевна уже не слушала его. «Какая-то полоумная, – подумал он, отводя взгляд от денег. – Вот уж правда – дуракам счастье. И зачем ей столько денег? Помирать пора...»

Выезжая из села, шофер, в избе молчавший все время и не сводивший завороженных глаз с денежной кучи, проворчал:

– Хоть бы четунчик старая карга на радостях поставила. А то – сахару у нее нету. Тьфу! – в сердцах сплюнул он.

– Да, скупа старуха, – согласился милиционер. – Могла бы и расщедриться...

И не из-за непоставленной четвертинки было обидно ему, – пить он все равно не стал бы да и шоферу не позволил бы. Раздражала его нелепость ситуации – зачем этой одинокой, выжившей из ума старухе, которая одной ногой уже в могиле, такие деньги?

А Дарья Андреевна, проводив нежданных гостей, села у стола, тронула рукой деньги. Были они новенькие, незахватанные, туго спеленатые красно-белыми бумажными полосками. Эти полоски о чем-то напомнили Дарье Андреевне, и она силилась вспомнить – о чем? Наконец вспомнила: много-много лет назад, – так давно это было, что она не могла и сообразить, сколько времени прошло с тех пор, – приехал в дом ее сын, – но кто – Геня или Коля? – высыпал на пол кучу денег, оклеенных такими же бумажными полосками. Но зачем тогда нужны были те деньги – этого Дарья Андреевна не могла вспомнить. Ведь для чего-то же нужны они были, если сын привез их сюда и скоро поехал за ними снова, и ездили они потом вдвоем каждый год, оставляя ее здесь одну, пока не утонули в холодном море. Наверно, для чего-то нужны и эти деньги, подумала Дарья Андреевна и стала рассматривать пачки, – толстые, красные, десятирублевые, плотные синие четвертные и совсем тоненькие зелено-коричневые пачки пятидесятирублевок. Думалось трудно, надо было как-то связать эти разноцветные бумажные пачки с жизнью ее сыновей, понять, ради чего погибли они, – не может же быть, чтобы из-за этой кучи ненужного ей бумажного хлама... А если действительно из-за денег погибли они? Тогда должен быть в этих бумажках какой-то смысл, значит нужны они для чего-то большого, важного. Ведь не для того она рожала и воспитывала своих сыновей, чтобы они оставили ей только эти деньги... Нет, что-то здесь не так... И она продолжала сосредоточенно думать, но так и не находила этой необходимой ей связи и расстроилась, подумала про себя: «Совсем из ума выжила, что ли? Такую простую вещь понять не могу...» И решила, что потом еще подумает об этом, а пока решила убрать деньги и открыла обитый железом сундук темного старого дерева. Там уже лежало несколько таких же тысячных пачек, оставшихся от прежней жизни, но Дарье Андреевне почему-то не хотелось смешивать деньги, и для этих, только что полученных, она освободила место в уголке сундука, аккуратно сложила туда пачки, сверху положила семьсот восемьдесят шесть рублей россыпью и тридцать шесть копеек мелочью.

И села за пустой стол, стала думать.

8

Кончилась зима, прошла весна, стало над селом тяжелое жаркое лето. Дождей не было с конца мая, и хлеба стояли низкие, худые. Откуда-то с юга налетали быстрые горячие ветры, свободно раскатывались по ровным полям, вздымая к небу сухую горькую пыль. Солнце густо просаливало рубахи мужиков, выбеливало бабьи косынки, разгоняло с улицы все живое. По ночам стояла тяжелая неподвижная духота, дома топорщились раскрытыми створками окон, молчали даже собаки, утомленные небывалой жарой. По вечерам все жадно припадали к приемникам, слушали сводки погоды, гадали, когда пойдут дожди. Дожди были обещаны уже дважды, но то ли врало радио, то ли иссякали они где-то по пути. Собирались по вечерам черно одетые старухи, раскрывали засаленные Евангелия, нестройно бубнили слабыми голосами:

– Итак, братия, будьте долготерпеливы до пришествия Господня. Вот земледелец ждет драгоценного плода от земли и для него терпит долго, пока получит дождь ранний и поздний. Долготерпите и вы, укрепите сердца ваши; потому что пришествие Господне приближается...

Застав однажды у себя такое сборище, Афанасий Казаков, могучий старик с красивым коричневым лицом, с минуту прислушивался к этому бормотанию и вдруг рявкнул:

– Ах вы, сучки чернохвостые, чего мелете? К долготерпению призываете, на господа надеетесь?! Тут и так с души воротит, а вы еще... А ну, геть отсюда, и чтобы мертвечины этой я больше не слыхал!

– Да ты что, отец, – укоризненно начала его жена, – не гневи бога...

– Вот, мать вашу с вашим богом! – затрясся Афанасий, хватаясь за стул, и старухи, подобрав юбки, кинулись к двери, испуганно крестясь и бормоча под нос:

– Свят, свят, господи...