Остров

"Хрен с ним", — в отчаянии подумал он, больше не оставалось сил, чтобы удерживать пулемет. Тяжелое железо рухнуло вниз, ударившись о камень, высекло искры. Оставшиеся в лодке Демьяныч и Пенелоп уставились вверх, задрав головы. Смутно темнели пятна лиц, светлым пятном угадывалась только демьянычева кепка-аэродром, неизвестно с каких времен сохранившаяся. Вода почему-то поднималась медленно, медленнее, чем они ожидали, и гряда щебня еще возвышалась, была видна. Освещен был только горизонт, никогда не исчезающим, желтым светом. Невдалеке — черный слепой корабль без единого огонька. Советский эсминец.

— Ты чего? Где козлодой этот? — сдерживая голос, негромко закричал Демьяныч. — Умер там совсем?

— Живой я. Живой, — пробормотал Мамонт. Сильно жали, навязанные Сексом, новые грубые ботинки с шипами. Мысленно матеря негра, он сбросил их, — туда же вниз, не боясь поразить нижестоящих. Уперся голыми пятками в холодный камень. От ощущения пустоты под собой осознал вдруг нелепость этого предприятия. Перед глазами- волнистые борозды, проложенные водой, потеки мела, еще — следы шурфов, сколы, оставленные каким-то могучим инструментом. Вспомнилось, что там, наверху, когда-то был аэродром. Наверное, из-за короткой взлетной полосы понадобилось сделать эту скалу отвесный. Чьи-то самолеты ныряли с этого искусственного обрыва, планировали, набирая скорость.

"Вроде палубы авианосца, — подумал он. — Соображал кто-то."

После очередной бессонной ночи думать было неприятно. Он посмотрел на свои трофейные часы, дешевенькие, с кустарно окрашенными фосфором стрелками. — "Четыре". Опять появились люди, имеющие право в любое время сдвинуть его с места.

"Романтика, бля! Молодой я вам, по скалам лазить."

Остальным мизантропам, кажется, удалось подняться наверх. Там иногда появлялся какой-то блуждающий свет, как будто чужой прожектор. Вроде его не подразумевалось, не должно было быть.

Вверху послышались невнятные голоса, — все громче, — как будто ругань, потом крики; в разных, непохожих, голосах — один, знакомый, сдавленный и рвущийся наружу, страх. Все прервали выстрелы, сухой треск. Сбоку, гремя подошвами о камень, торопливо спускались вниз мизантропы. Наверху лопнуло и сразу загрохотало, уже непрерывно. Мамонта тряхнуло вместе с его веревками, вдоль всей скальной стены посыпались щебень и пыль. Он еще попытался удержаться, цепляясь за камни, сорвался, полетел. — "Все, конец! — Уже ощутил воду, в которую вот-вот рухнет. — Сейчас." — Резкий болезненный рывок, он повис, раскачиваясь.

— Аннулировали всех. Прижмурились оба, — стало слышно вверху. Незнакомые голоса, напряженно громкие, будто у оглушенных. — А этот, гляди, негр…

— Во падло! — Другой голос.

— Хороший негр — мертвый негр. — Еще кто-то.

— Ты про что? — Невнятный разговор как будто множества людей. Сверху, как мешок, свалилось и пролетело мимо Мамонта тело Секса. Тяжело плеснуло внизу.

"Значит поднялся прилив", — заморожено подумал он.

Разговор, возбужденные голоса, уходил вдоль берега, удалялся.

— Что ты, лошак, на этой веревке повис, — напряженно шипел снизу Демьяныч, теперь неестественно близко. — Парашютист, бля!

Мамонт отпустил карабин на тросе, заскользил вниз. Мокрые мизантропы прижались к скале, задрав головы. Пенелоп, уже по колено в воде, медленно приближаясь к лодке, дергал за веревки, будто вызывая остальных, кто еще, может, спустится сюда.

— Кто там еще? — сипел Демьяныч. — Слезайте быстро.

Ночью почти все собирались в карауле, в доме ночевать боялись. В последнее время ночью как — будто вообще не спали. Вместо костра, чтобы их не заметили в темноте, разжигали в неглубокой яме китайский медный примус. Сейчас мизантропы сидели вокруг нее, непривычно трезвые, за последние несколько дней просохшие до неузнаваемости.

Мамонт, Козюльский и Тамайа, усевшись рядом, артельно хлебали из единой деревянной лохани что-то непонятное, бурое варево с отдельными крупинками риса, похожими на червей-опарышей. Сладковато пахло керосином, где-то в горах гулко звучали далекие редкие выстрелы.

— Секса и Миллера даже не поминаем, — произнес Козюльский. — Третий день пошел. Вроде у нас самогон пальмовый был.

— Самогон подождет, — пресек его Пенелоп. — Беречь надо, хватит веселящего. Вот так: запасов никаких. Патронов, главное, мало. Как быстро они кончаются. И раньше было чуть-чуть, сейчас совсем не стало. — Он по-лагерному, будто согреваясь, держал обеими руками длинный деревянный стакан из бамбукового ствола. Непонятно было, что он из него пил: чай или что-то другое.

— Как, наверное, тяжело там, после смерти, — сказал Чукигек. — Хочешь, например, выпить, а уже все: никогда, ни разу, ни за какие деньги.

— Да уж, там, наверное, и кружку воды не поднесут, — произнес Козюльский. — Лучше здесь впрок набраться. А запасы… Видел я, схрон наш, — тот, что в заливе, — нашел кто-то и взорвал, банки по всему острову разлетелись. Патроны тоже, боезапас разный. Я даже собирать пытался. И с материка больше не возят ничего, боятся.