Остров

1) Известно, что саамы еще в сравнительно недавнее время жили значительно южнее, заселяя, в частности, Прионежье. Зафиксирован факт переселения коми и ненцев с восточного берега Белого моря на Кольский полуостров в середине ХIХ века. Следовательно, подобные переселения могли происходить и ранее.

2) Старое название ненцев – самоеды – наиболее вероятно произошло от сочетания слов «саамэ-една» («земля саамов»). К этому склоняется сейчас большинство ученых.

3) Близость ненецкого языка и языка сииртя может быть объяснена тем, что сииртя (протосаамы) некогда говорили на самодийском наречии.

4) Низкий рост сииртя подтверждает предположение о родстве их с саамами, так как саамы – самый низкорослый народ Севера. Мужской скелет сииртя, обмерянный Чернецовым, имеет рост 159 см и головной указатель 82, соответствующий саамскому.

5) Некоторые замечания путешественников, например, ван-Линсхотена о том, что в районе Югорского шара он видел пожилого «самоеда» с пятиконечной звездой из шерстяной ткани на голове, подталкивают выводы в ту же сторону: сииртя несомненно были родственны саамам, ибо такой головной убор встречается только у саамов, ничего похожего нет ни у одного из северных народов.

Что же из этого следует? Текст этот не легок для прочтения и полон намеков, которые нелегко распознать, не погрузившись в проблему с головой. Но из него должно быть по крайней мере ясно, почему ненцы и сииртя понимали друг друга. Движение «протосаамов» через горло или в обход Белого моря на Кольский полуостров, в Лапландию, приоткрывает нам еще один горизонт. Через Лапландию и своих ближайших родственников, саамов (связь с которыми была разорвана, конечно, только в историческое время в результате сильного напора с юга русских и ненцев) сииртя оказываются причастными к загадочной цивилизации, по древности сопоставимой с цивилизацией Древнего Египта, но понятной еще меньше. По всему северу Европы – от Лапландии до Нормандии – цивилизация эта оставила мегалиты – загадочные сооружения из камня: менгиры, дольмены[56], каменные галереи и лабиринты, сейды и, наконец, сложные постройки из гигантских монолитных блоков, кромлехи, среди которых более всех известны Стоунхендж и Эйвбери. Мегалитические сооружения встречаются во всем мире, кроме Австралии, но поскольку они, как правило, привязаны к морскому побережью, в изучении их подразделяют на множество зон. Окраина европейской мегалитической цивилизации приходится на Соловки (где сохранились прекрасные «лабиринты» и загадочные кучи камней, насыпанные вдоль берега моря); отсюда через Кольский и Скандинавию «камни» стекают на юг – в Данию, во Францию и еще ниже – в Испанию даже.

На Соловках же мы обнаруживаем удивительный топоним: «Колгуев» – название мыса соловецкого острова Анзер. Через него остров Колгуев породнен с Беломорьем своим воистину странным, нигде более не встречающимся и толком ни с одного языка не переводимым названием, ключик к которому тоже подбирается, похоже, только в саамском языке (и, соответственно, языке сииртя). Тогда мыс Колгуев на Анзере – остаточек того «моста» по которому сииртя-саамы шли когда-то на запад; тогда становятся понятными и те волшебные качества, которым наделяют этот народ ненецкие предания. Лапландия все-таки издревле считалась волшебной страной. Из Лапландии выписывал в Москву знахарей-шаманов Иван Грозный; с Лапландией связаны представления о Деве-Стуже, трансформировавшиеся потом в образ Снежной Королевы, в сказке о которой присутствует и добрая волшебница-лапландка… Тут до сих пор стоят сейды – громадные глыбы, покоящиеся на трех небольших, с кулак, камушках (в свое время их нелепо пытались истолковать в естественнонаучном ключе, как фигуры выветривания). Я видел сейды на горе Чуна-тундра и хотя в ту пору более доверялся веселому Бахусу, чем тяжким северным святыням, вид их поразил меня странной смесью восторга и ужаса. Если бы я способен был тогда к более тонкому чувствованию, я бы наверное сказал, что среди этих древних камней, возвышающихся на голом склоне горы, высоко парящей над окрестностью, я испытал необъяснимый «страх и трепет».

Тут мы вплотную подступаем к порогу, за которым дальнейшие рассуждения могут быть с негодованием отвергнуты читателем, как грубая мистическая мешанина. Я предлагаю этого не делать. Хотя бы потому, что мы, похоже, очень уже близки к загадке, которую продолжаем не понимать на уровне исходных данных. Иначе говоря, мы не воспринимаем ни сведения, которые имеются в нашем распоряжении для решения этой загадки (поскольку они могут быть предъявлены нам в совершенно непривычной для нас форме), ни того, что же, все-таки, следует нам разгадать – ибо эта тайна не бумагой и не словом открывается, а только личным прикосновением к ней. Она требует соучастия. Она небезопасна.