Остров

Глядя, как утаскивают тело педика, Мейнард заметил:

– Дорогостоящая вечеринка.

– Двое? Дорогостоящая? – переспросил Hay. – Нет. Многие сражения стоят больше.

Мейнард не видел, что Бет уходила с поляны, поэтому он удивился, увидев, как она появилась из темноты и размеренным шагом прошла на середину поляны. Она сменила одежду на чистую белую полотняную рубашку и намаслила себе кожу и волосы. Она выглядела застенчивой, девственной. Она молча встала рядом с котлом, сцепив руки впереди и опустив глаза.

– Тихо! – крикнул Hay. – Успокойтесь.

Шлюха села, шум в толпе утих.

– Гуди Санден желает сделать заявление. Подняв глаза, Бет сказала:

– Я больше не Гуди Санден. Я ношу ребенка Мейнарда. В толпе поднялся одобрительный шум. Hay сделал приветственный жест.

– Ты выполнил свою работу.

Мейнард коснулся пальцами шеи. Он понял, откуда взялась и грусть, и нежность у Бет, когда она занималась с ним любовью, почему Hay разрешил снять с него цепь, и почему он внезапно стал “достойным доверия”.

Хиссонер, похлопав Мейнарда по плечу, сказал:

– Путешествие окончено, приятель. Покойся, ешь, пей, веселись. – И обыденно добавил: – От Луки 12:19.

Виндзор подхватил:

– Безумный, в эту ночь душу твою возьмут у тебя. От Луки 12:20.

– Бог на небе, – ответил ему Хиссонер, – а ты на земле, поэтому слова твои да будут немного. Экклезиаст 5:1.

– Когда? – тупо спросил Мейнард.

– Завтра, – произнес Hay.

– День Господень, – кивнул Хиссонер. – Хороший день для того, чтобы умереть, ибо Он отдыхает и позаботится о том, чтобы ты был принят как положено.

– Как?

– Быстро, – сказал Hay. – Как ты предпочтешь, потому что это хирургия, а не кара. Но в данный момент, – он передал Мейнарду чашу, – думай только о празднестве.

Но Мейнард пить не мог. Воспоминания о сложных, невозможных способах побега пронеслись у него в голове, и хотя он понимал, что надежды нет, ему не хотелось сознаваться в своем полном поражении, напившись до потери сознания, которое со смертью потеряется навсегда. Кроме всего прочего, они, в конце концов, были правы: смерть может быть и приключением, и нет смысла портить начало этого нового приключения.

Котел с ромом был вновь наполнен и подогрет, и пьянка возобновилась с таким усердием, как будто бы первый, кто достигнет бесчувствия, должен был получить золотую звезду.

Хиссонер открыл новую бутылку бренди, и, вернувшись с ней к своему дереву, шлепком разбудил подругу и с новой силой взялся за ее религиозное воспитание.

Виндзор улегся на спину и, посасывая виски из своей бутылки, стал задумчиво рассматривать звезды.

Бет наполнила глиняный горшок ромом и села на землю, время от времени потирая живот и улыбаясь. Она избегала смотреть на Мейнарда – не хотела, вероятно, замутнять счастливые мысли о своем будущем напоминанием о том, что у Мейнарда, который дал ей это будущее, своего будущего не было.

Hay не спешил пить и часто поглядывал во тьму.

– Ждешь кого-нибудь? – спросил Мейнард.

– Да. Завершающий момент удачного дня.

Спустя мгновение они услышали шаги на тропинке и увидели, как на поляну вышли двое мальчиков.

Мануэль шел первым. На нем была белая рубашка, чистые белые брюки, а на шее висела золотая монета на золотой цепи.

Юстин, следовавший за ним, был одет как наследный принц: бархатная двойка цвета лаванды, белые сатиновые бриджи, шелковые чулки и черные кожаные туфли с серебряными пряжками. За поясом кинжал с ручкой из слоновой кости. Он представлял собой идеальный образец человека какого-то отдаленного столетия, если не считать портупеи с кобурой под левой рукой.

Волосы Юстина были зачесаны назад и завязаны, к ним приколота косичка с ленточками. Манеры его отличались царственной уверенностью – он держал голову высоко поднятой и, пересекая поляну, не смотрел ни на кого, кроме Hay.

– Слушайте меня! – объявил Hay. Шум затих, слышались только звуки храпа, и в кустах кто-то облегчался.

– У меня был сын, и он умер, – объявил Hay. Он оказался пьянее, чем думал Мейнард; у него как будто отяжелела голова, и каждый раз, когда он ее слегка наклонял, он терял равновесие, и ему приходилось восстанавливать его, делая полшага вперед. – Я сделал бы своим вторым сыном этого, – он опустил руку на плечо Мануэля, – но в нем течет кровь и португальцев, и самбо и кучи других, поэтому если он и будет вождем, то лишь победив другого. Этого, – он вцепился другой рукой в плечо Юстина, – я беру в сыновья, чтобы делить тяготы и радости и... – он забыл, что хотел сказать. – И... остальное. – Hay закачался, но удержался, схватившись за плечи мальчиков. – Но я предсказываю, что будет день, когда вот этот Мануэль и этот вот Тюэ-Барб будут соперничать за власть. Кто победит? Лучший, и так тому и быть, ибо побеждать должен сильнейший.

Хиссонер заявил из-под своего дерева:

– Одно поколение уходит, а другое приходит, но земля пребудет во веки.

– Хорошо сказано. – Hay достал из мешочка на шее золотую подвеску, по размеру больше той, что была на Мануэле, и повесил ее Юстину на шею.

На лице Юстина появилась легкая снисходительная улыбка, типа “noblesse oblige” [13].