Остров

Между нами нет согласия, но пора с этим покончить. София растет без родителей, и лучшее, что мы можем для нее сделать, – это предложить ей любовь и сострадание всех оставшихся членов ее семьи. Мы с Элефтерией будем рады, если вы с Марией приедете к нам пообедать в следующее воскресенье.

В доме Гиоргиса не было телефона, но он прямиком отправился в бар и позвонил оттуда. Он хотел сразу же сообщить Александросу, что они с Марией принимают приглашение и рады приехать, – он попросил экономку Вандулакисов так им и передать. Однако Мария, прочитав письмо, испытала смешанные чувства.

– «Нет согласия»! – насмешливо воскликнула она. – Что это означает? Как он может так говорить: его сын убил твою дочь, и это «отсутствие согласия»? – Мария буквально кипела гневом. – Он что, не чувствует никакой вины? Где раскаяние? Где извинения?! – кричала она, размахивая письмом.

– Мария, послушай… Успокойся, ладно? Он не чувствует вины, потому что ни в чем не виноват, – ответил Гиоргис. – Отец не может отвечать за действия своего ребенка, разве не так?

Мария немножко подумала и поняла, что отец прав. Если бы родители несли на себе груз ошибок своих детей, мир стал бы совершенно другим. Это означало бы, что именно Гиоргис виноват в том, что его старшая дочь вынудила своего мужа застрелить ее – своим собственным бездумным и непорядочным поведением. А это уж полный абсурд. И Марии пришлось, хотя и с неохотой, согласиться с отцом.

– Да, отец, ты прав, – сказала она. – Ты прав. Единственное, что имеет теперь значение, – это София.

Вскоре между семьями было налажено нечто вроде дружеских отношений, при молчаливом признании того, что в катастрофе виноваты обе стороны. Софии с самого начала решено было ничего не говорить. Она жила у бабушки с дедушкой, но каждую неделю должна была ехать в Плаку, ко второму дедушке и Марии, которая решила посвятить себя девочке. Они отправлялись на прогулку на лодке, ловили рыбу, крабов и морских ежей, плескались в море, бродили по каменистым тропам. В шесть часов, когда Софию возвращали в дом рядом с Элундой, все уже очень уставали. София пользовалась восторженным вниманием всех родных. И в каком-то смысле была счастливицей.

В самом начале лета Киритсис сосчитал, что после похорон Анны и того дня, когда они с Марией ездили в Элунду, прошло уже двести дней, и понял, что вместе им не быть. Он каждый день запрещал себе думать о том, как хорошо все могло бы получиться. Жил он все так же размеренно: ровно в половине восьмого утра приходил в госпиталь, около восьми вечера возвращался домой и проводил остаток дня в одиночестве, читая, изучая научные труды. Это полностью занимало доктора Киритсиса, и многие даже завидовали его увлеченности работой и тем, как он в нее погружен.

Через несколько недель после отъезда пациентов со Спиналонги весть о том, что на острове больше нет колонии прокаженных, распространилась по всему Криту. И те, кто боялся признаться в своих симптомах, чтобы не попасть в колонию, выбрались из своих пещер и дальних деревень в поисках помощи. Они теперь знали, что лечение не означает изгнание, и не страшились прийти к человеку, о котором знали, что это он привез на Крит лекарство от проказы. И хотя скромность не позволяла доктору Киритсису купаться в лучах славы, его репутация становилась все крепче. Как только диагноз подтверждался, больные начинали ходить к нему на регулярные инъекции дапсона, и обычно через несколько месяцев, при постепенном повышении дозы, наступало улучшение.

Много месяцев подряд Киритсис продолжал работать в качестве главы отделения в шумном главном госпитале Ираклиона. Ничто не могло бы вознаградить его больше, чем вид пациентов, уходивших от него здоровыми, окрепшими, избавившимися от лепры. Но Киритсис постоянно ощущал давящую пустоту – и в больнице, и дома. Каждый день становился сплошным усилием, доктор буквально вытаскивал себя из постели и волочил в госпиталь. Он даже начал задаваться вопросом, не следует ли ему самому себе прописать кое-какие лекарства. И нужен ли он действительно этой больнице? Не может ли кто-то другой занять его место?

Именно в этот период, когда Киритсис стал чувствовать эту опустошенность, он получил письмо от доктора Лапакиса, который после закрытия Спиналонги успел жениться и возглавил кожно-венерологическое отделение в центральной больнице Айос-Николаоса.